Любовь Толкалина рассказала об унижениях, которые терпела в семье Кончаловских Борис КУДРЯВОВ
Тандемом актрисы Любови Толкалиной и режиссера Егора Кончаловского поклонники восхищались долгих 20 лет, и лишь после их расставания стало известно, что на самом деле семья распалась гораздо раньше: не в 2017, а в 2009 году. Повлияла и разница в возрасте (Кончаловский на 12 лет старше бывшей гражданской супруги), и разница в статусе. Как ни крути, но оперившаяся в кино Толкалина — родом из простой деревенской семьи, а ее муж — потомок прославленного рода: внук писателя, автора гимна России Сергея Михалкова; сын режиссера Андрея Кончаловского и племянник Никиты Михалкова.
Все годы брака, пусть и без штампа в паспорте, актриса пыталась соответствовать громкой фамилии, но так и не стала своей в знаменитой семье. Об этом и многом другом Любовь Толкалина впервые рассказала в интервью режиссеру Валерии Гай Германике, у которой мечтает сыграть. Из этого трехчасового разговора пресса выцепила лишь самые жареные факты — например, о том, как Толкалина изменила мужу. Но в этом интервью есть и куда более драматичные детали о жизни актрисы в тени выдающихся родственников, о которых Любовь до сих пор говорит очень осторожно. И даже о своем расставании с супругом всей правды сказать она так и не смогла.
О ПРОБАХ НА РОЛЬ ДЕВУШКИ ДЖЕЙМСА БОНДА
— Это было три года назад, я пробовалась в последний фильм о Джеймсе Бонде — мне просто написали в Инстаграме (признан экстремистским в России. — Ред.), предложили. Это было очень волнительно играть на другом языке. Я вышла оттуда мокрая, как мышь, и подумала: «Господи, больше никогда». До партнерских проб я не дошла. Во-первых, не хотела. Для меня успехом было уже то, что я туда попала. Это был потрясающий день. Я долго готовилась, мы с моим близким человеком проговаривали весь этот текст. Сценарий не прислали, только сцены из казино «Рояль» — и ты должен сыграть сцену, которая уже вышла. Пробы длились часа полтора, а потом мы долго болтали. И они меня спрашивали, кто из молодых русских артистов мог бы сыграть русское зло. И я сказала: «Юра Чурсин, конечно». Кстати, я на три года подписывала соглашение о неразглашении.
О РЕВНОСТИ ИЗ-ЗА ПОСТЕЛЬНЫХ СЦЕН
— Нет таких мужчин, которые могут это нормально воспринимать. Они могут тебе врать, чтобы оставаться с тобой. Но таких мужчин нет. Поначалу они говорят, что готовы всё терпеть. А потом выясняется, что все-таки нет. И дальше всё зависит от степени вашей близости и уверенности мужчины в себе. Уверенный мужчина смотрит на эти сцены и думает: «И всё равно она моя». Ну, вот есть такая работа. И всегда, когда нужно что-то сыграть, я думаю о своем мужчине и испытываю возбуждение.
О ЗАМУЖЕСТВЕ
— Я не хочу замуж, потому что я не готова уйти в монастырь. Замуж — это монастырь. Ты принимаешь постриг. Замуж — это отречься от мира. А я не могу никому принадлежать, кроме создателя. У меня было два опыта брака. И в детстве я никогда не видела, чтобы любовь была внутри семьи. Обычно люди друг с другом живут по удобству. Одинокая женщина — это же самое кайфовое состояние. Когда ты можешь иметь мужчину — друга, поддержку. Но не быть зависимой от него и не быть несвободной.
О ГОЛЫХ ФОТО
— Когда я снимаюсь обнаженной, я не думаю, буду ли я это выкладывать или нет. Я делаю это для одних глаз. И потом вдруг нахожу эти картинки и думаю: «Вот это да! Это так было красиво». Для меня обнаженность — это как возвращение в изначальную точку, где нечего тебе скрывать. Всё это налеплено сверху, что мы должны носить какую-то одежду. На этом построена целая индустрия, люди зарабатывают деньги. Была бы моя воля, я бы ходила голышом. Я в Крыму так и делаю.
Когда люди пишут мне неприятные комментарии, они теряют достоинство. Женщины у нас часто зашорены, они себя не понимают. Всех, кто пишет что-то не то, я нещадно удаляю.
О ЕГОРЕ КОНЧАЛОВСКОМ
— Он очень приглашал меня замуж, но я не пошла. Он пришел с брачным договором, а я хотела, чтобы он повел меня в храм. Меня ничего не оскорбило, я просто всё поняла. Но он потрясающий человек, я очень благодарна ему за всё, в первую очередь, за мою дочь Машу.
О РАССТАВАНИИ С КОНЧАЛОВСКИМ
[Быть с ним] — это аскеза, это служение. Ты должна четко понимать, зачем тебе это нужно. И в какой-то момент я потеряла это понимание. Ну и влюбилась очень сильно, я очень виновата перед Егором. Это не был порыв, это была очень тяжелая история с больницами, с потерей ребёнка. Говорить об этом не стоит, потому что все фигуранты еще живы. Я, к сожалению, знаю очень много, но говорить ничего не могу. Потому что это слишком уважаемые, слишком любимые всеми люди.
Я думала, что мы с Егором расстанется только после ядерной войны. То есть этого просто быть не может. А потом вмешались обстоятельства. Можно всю жизнь быть благодетельной женой, но если другой человек не хочет семьи, не хочет понимать, что уважение к женщине — это самая главная ценность в семье… Тогда отношения распадаются. А я чувствовала себя финансово очень незащищенной, мне в любой момент могли сказать: «Вот дом — вот порог», «Нравится, не нравится — до свидания». Поэтому я беременная ходила на работу, поэтому я недодала внимания ребенку. Было невыносимо больно. Так, что лучше не жить.
О СЕМЬЕ МИХАЛКОВЫХ-КОНЧАЛОВСКИХ
— Я не была готова к тому, что окажусь в этой семье; к тому, как устроена эта семья. Мне казалось, что меня обижают. Я не понимала этого масштаба семьи. Там надо было быть дипломатом, там надо было соответствовать, отдавать больше, чем на работе. Это очень сложно устроенная семья, в которой происходит мощная конкуренция.
Все мои попытки расслабиться в присутствии родственников терпели крах. Я была как под микроскопом. «Ага, она не ест после четырех, интересно, почему она не ест…». Я так люблю творчество Андрея Сергеевича Кончаловского, его фильмы меня сделали. Но однажды, когда мы гостили у него в Тоскане, у нас вообще никак не строился диалог — после этой поездки я возненавидела Италию. Что бы он мне ни сказал, я не понимала. И он оценивал именно то, что я не понимаю, а не как мне объяснить. Может, это была моя ошибка, что я не могла его разговорить, не могла взять [эту информацию]. Но я была в таком зажиме, у меня была чудовищная, лютая депрессия. Это была слабость ума, слабость духа, мне хотелось просто не быть. Я уходила к детям, мы с ними рисовали. И помню, как я спустилась вниз с рисунками, и меня спросили: «Вы что, там рисовали?». Потом я узнала, что детям в этой семье запрещено рисовать. Потому что рисовал Суриков, рисовал Кончаловский, больше не надо никому рисовать. Но с Егором я не чувствовала этого несоответствия, он всегда стоял отдельно.
О ПРАВЕ ГОЛОСА В СЕМЬЕ
— Я хотела, чтобы мою дочку звали Софья, Софья Кончаловская. Но Наталия Аринбасарова (мать Егора Кончаловского. — Ред.) сказала, что её будут звать Мария. Всё было не совсем так, как я представляла, должно быть в семье.
ОБ ОТНОШЕНИЯХ ДОЧЕРИ С МИХАЛКОВЫМИ-КОНЧАЛОВСКИМИ
— Она видится периодически с Андреем Сергеевичем. Но нет такого понятия общаться с дедушкой. Не выстроены отношения ни с той, ни с этой стороны. Я вообще не знаю, в курсе ли Андрей Сергеевич, что Маша рисует и рисует очень талантливо. Сейчас она готовится оформить книгу Натальи Петровны Кончаловской как художник.
КСТАТИ
Под занавес интервью к Валерии Гай Германики пришла дочь Толкалиной Мария Михалкова-Кончаловская, которая также не избежала вопросов про свои отношения с прославленными дедушками Никитой Михалковым и Андреем Кончаловским.
— Понимаете, с уважаемыми людьми в моей семье нужно общаться, когда ты уже кем-то стал. До того момента они не особо обращают внимания на тебя вообще, — объяснила начинающая художница. — Они не смогут тебе помочь, пока ты мелкий совсем и говоришь: «Дедушка, я хочу быть художником». Ты сначала стань каким-то художником, а потом приходи к своему дедушке. Это не обидно, это факт. Потому что люди занимаются своими важными делами, ты им на фиг не нужен со своей фигней. Поэтому за какой-то помощью я иду к папе — с ним у нас нет никакой конкуренции. Он сейчас очень сильно изменился, у нас очень хорошие отношения.