Я помню, как впервые увидел Анну Казючиц на экране — это было что-то вроде телевизионной пощёчины. Она появилась не как героиня, а как угроза. Хищная, грациозная, с этим ледяным прищуром, который будто говорит: «Я знаю, что ты врёшь, и мне даже не нужно слышать твои слова». Таких женщин зритель запоминает сразу — и боится полюбить. Или наоборот.
Проблема в том, что у Анны и в жизни роли были такие же — неудобные, угловатые, часто злодейские. И если в кино это можно выключить, то в жизни — нет. Особенно, когда в кадре режиссёр — женатый мужчина, а ты — молчаливая студентка, играющая его разлучницу. И как отличить тогда кино от реальности, когда сценарий начинает писаться не на бумаге, а между взглядом и затяжкой сигареты?
Анна родилась в Норильске — городе, где зима длиннее жизни. Отец — актёр, мать — врач. И всё было довольно просто, пока в один момент мир не сгорел. Отцу поставили диагноз, и за три месяца его не стало. Ей было десять. С тех пор трагедии для неё — не клише, а биография. В Красноярске, потом в Минске — Аня росла быстро, как трава через бетон. Спектакли, театр, сцена имени Горького. На фоне того, как рушилась её личная история, сцена казалась чем-то стабильным. Иллюзия? Конечно.
В шестнадцать она приехала в Москву с одним чемоданом — такой у неё стиль: никаких запасных выходов, только вперёд. В «Щуке» её заметили сразу — чёрт, она же читала Пушкина как ведьма, а не как школьница. Уже тогда в ней было что-то от злой царицы, и роли прилипли к ней соответствующие. Не потому что она такая, а потому что типаж — всегда быстрее правды.
Казалось бы, жизнь раскладывалась по понятной траектории: учёба, театр, экран. Но дальше началась та часть, которую Анна не планировала — личная, слишком личная, болезненная. История, где ты вроде бы играешь роль, но у тебя нет дублёра. И ошибки — навсегда.
Всё началось с сериала «Воровка-2: Счастье напрокат». Режиссёр — Егор Грамматиков. Она — дебютантка, он — взрослый, усталый и женатый. Снималась там и его жена, Лика Добрянская. И, по словам Анны, именно Лика первой почувствовала — что-то не так. Те взгляды через кадр, те слишком долгие паузы в гримёрке. Что это? Ревность, интуиция, страх? Всё сразу.
Анна на тот момент была влюблена — не в Егора, а в другого мужчину. Но там всё шло ко дну: ревность, сцены, даже рукоприкладство. Постель в кино парень принимал за измену в реальности. И вот парадокс — Анна играла злодеек, а в реальности сама стала жертвой. Может, поэтому и потянулась к Егорy — там хотя бы были цветы, а не кулак.
Они долго ходили по кругу — он звал, она отказывалась. Он ждал, она молчала. Пока однажды не подвёз её до дома. А потом — букет. А потом — ещё один. Всё это казалось игрой, но не для неё. Она боялась, потому что знала: такая история не заканчивается легко.
И, как это бывает в жизни, всё разрешилось не как в романтической комедии, а как в драме. Лика — та самая жена, та самая, что стреляла глазами в гримёрке, — заболела. Рак. А Илья, их маленький сын, стал жить с отцом. И с Анной.
И вот тут начинается то, за что Аню либо любят, либо ненавидят. Она осталась. Она не сбежала. Могла бы — она ведь не обязана. Но осталась. Потому что кто-то должен был.
Лике оставалось немного. И когда она умерла, всё стало неважно — ни цветы, ни паузы, ни ревность. Только боль. Илье было всего семь. Анна, по её словам, плакала вместе с Егором. Даже её мама плакала. «Я не скажу, что это была великая любовь, — вспоминала она, — но я знала: должна остаться». И осталась. Это был не выбор, а что-то вроде ответа на вопрос, который никто не задавал вслух.
Она жила с ребёнком, которому не была матерью. Кормила, укладывала, слушала его страхи. А потом родила ещё одного — Даниила. Илья обрадовался: теперь он был не только сын, но и старший брат. Всё выглядело как новая глава. Брак, семья, нормальность. Но только снаружи.
Анна никогда не была только актрисой. Она — человек с тенью. Со своей болью, сложностями, вспышками. И иногда тень становилась слишком заметной. Внутри семьи, на площадке, в театре.
После рождения младшего сына Егор сделал предложение — вроде бы как шутка, но на самом деле всерьёз. Они поженились. Без фаты, без глянца, без пафоса. Так и живут — снаружи стабильно, внутри по-разному. По слухам, соседи слышат ссоры. Кто-то говорит, доходит до крика. Но кто мы такие, чтобы судить? Кто из нас не кричал, когда душно?
Карьеру Анна не бросила. Снималась в «Любовнице», потом — «Обрыв», «Дом на Английской набережной». Роли разноплановые, но зрители, как ни странно, ждали от неё одного — быть плохой. Быть той самой, из начала этой истории. С глазами, в которых что-то опасное.
«Я пробовала играть хороших женщин, — говорила она, — но зрители каждый раз как будто скучали. А когда моя героиня всё-таки делала подлость, все писали: ну вот, наконец-то!»
И это, пожалуй, самое жестокое в актёрской профессии: ты можешь стараться быть светлой, но тебя всё равно тянут в темноту. Потому что зрителю нужна интрига. А интрига — это всегда про изнанку.
Интересно, что Анна пошла дальше. В 2020-м умер телеведущий Александр Колтовой — авиакатастрофа. В программе «ДНК» осталась пустота. И Анну пригласили стать ведущей. Кто-то шептал: не справится. Кто-то — наоборот: она подойдёт, у неё есть стержень. И она справилась. Не потому что хотела славы. Потому что привыкла идти туда, где сложно.
Говорит, перед первым выпуском разговаривала с Колтовым. Не буквально, конечно. Просто сидела в гримёрке, глядя в зеркало, и шептала в пустоту: «Поддержи меня. Если можешь». И, кажется, поддержал.
А потом случилось ещё одно — семейное, личное, болезненное. На поминках по отцу, много лет назад, кто-то подошёл к её матери и сказал: у Юрия, мол, была вторая семья. Другие дети. Вторая женщина. Всё, как в мелодраме. Только это была её жизнь.
Мама плакала. Дочери — нет. «Мы с Таней восприняли спокойно. Детям многое проще принять. Мы не понимали, что это должно быть больно».
Оказалось, всё правда. И в 2023-м, уже взрослой, знаменитой, сильной, она встретила свою сводную сестру — Анастасию. В студии шоу «Секрет на миллион». ДНК подтвердило: 99,9% родства. Та — преподаватель, живёт в Турции, трое детей, муж-юрист. Говорит на арабском.
Анна плакала. Обнимала. Говорила: «Я хочу знать племянников. Я не для камеры — я по-настоящему». И ты веришь. Потому что не может человек с такой биографией всё это играть.
Если вы думаете, что жизнь актрисы после сорока — это цветы и аплодисменты, вы, вероятно, никогда не слышали, как рушатся гастроли. Как за кулисами вместо светских бесед — мат, вместо партнёрства — подколы, а вместо уважения — холодное презрение. Особенно если ты — Казючиц. Особенно если ты давно не девочка, но и не «великая». Особенно если ты не вхожа ни в один актёрский клан, но при этом слишком яркая, чтобы тебя не замечали.
В 2023 году всё это прорвало. «Вот и свела судьба нас» — спектакль с громким названием и глухим финалом. Казючиц оттуда просто убрали. Причина — конфликты. Громкие, неприятные, с матом, по словам коллег. Кто-то называл её «звезданутой», кто-то — «невыносимой». Говорили, что она кричала, не сдерживалась, не просила прощения. И правда, её никто не видел раскаивающейся. Она никогда не умела быть удобной.
Вместо неё в спектакль поставили Панину. А Казючиц… осталась собой. Не сломалась. Просто вышла в другой зал. С другим текстом. Потому что актёры — они как кошки. Упали — отряхнулись. Сделали вид, что так и было.
Но это был не просто творческий конфликт. В тот же период её стали обвинять в антироссийской позиции. Без конкретики, но с шипением. Начали шептать, будто бы что-то не так в её взглядах, что-то «подозрительное». Странно это — как легко актрису превращают в фигуру для расправы. Как будто если ты играл злодейку, то и в жизни должна быть ею.
Даже соседи подлили масла в огонь: якобы с мужем она ссорится часто и громко. Крики, мол, слышны на весь посёлок. Кому-то хочется верить, что звёзды кричат так же, как мы. Может, чтобы не так больно было за собственные стены?
Но несмотря на это, театр для неё не закрылся. Она продолжает. «Танго на шестерых» — гастроли, залы, сцены. Там, где воздух на грани слёз и аплодисментов. Там, где её по-прежнему ждут. Потому что — и это самое странное — с ней на сцене что-то оживает. Даже если ты злишься на неё. Даже если считаешь её стервой. Всё равно смотришь. Потому что она настоящая.
Анна Казючиц не идеальная. Это не история о восхождении. Это история о выживании. О том, как теряют отцов, встречают новых сестёр, хоронят соперниц, берут на руки чужих детей, заводят своих, ссорятся до хрипоты, возвращаются на сцену — и снова встают под свет.
Она никого не уводила. Она просто однажды не ушла.
Она не просилась в жизни других — но осталась.
Она не мечтала быть «злодейкой» — просто зрители так решили.
И вот ей 42. За плечами — не карьера, а линия фронта. В ней не было ни одной идеальной главы. Но разве только в «сказках» у героев всё по инструкции?
Иногда злодейка — это просто та, кто слишком рано повзрослела.
Иногда «разлучница» — это женщина, которая стала той, кто остался рядом.
Иногда артист — это тот, кто живёт без дублёра.
Про неё говорят разное. Кто-то — восхищённо, кто-то — сквозь зубы. Одни помнят, как она сыграла Татьяну в «В чужом краю» — ту, что сначала прикидывалась хорошей, а потом показала зубы. Другие запомнили её в роли ведущей на «ДНК», когда она впервые вышла в студию, где раньше сидел погибший Колтовой. И даже те, кто далеки от телевизора, слышали хотя бы о скандале в театре. Словно она всегда оказывается в эпицентре чего-то — то ли любви, то ли драмы, то ли пожара.
Но если спросить: кто такая Анна Казючиц? — у меня есть только один честный ответ. Это женщина, которая делает выбор. Иногда ошибочный. Иногда тяжёлый. Иногда не такой, как «надо». Но всегда свой. И она платит за это. Каждый раз. Репутацией. Ролями. Молчанием.
В ней нет фальши. Даже когда она злится. Даже когда не держит язык за зубами. Даже когда делает больно. Потому что не прикидывается. Потому что не боится быть собой, даже если это неудобно.
А ещё — она умеет плакать от того, что обнимает найденную сестру. Плакать вместе с ребёнком, которого родила другая. И просить поддержки у умершего коллеги, прежде чем встать перед камерами.
Такая вот Анна. Ни хорошая, ни плохая. Живая.
И, может быть, именно это сегодня — настоящая редкость.