«В глубине неказистой мрачной комнаты его кабинета лежал он, одетый, на диване с закинутой на подушку головой. Свет лампы или свеч, стоявших подле на столике, падал плашмя на белые, как лист бумаги, лоб и щеки и несмытое тёмно-красное пятно крови на его подбородке… Дыхание каким-то слабым свистом прорывалось из его горла, сквозь судорожно раскрывшиеся губы». Таким увидел Федора Михайловича Достоевского публицист Болеслав Маркевич 28 января 1881 года. Писатель умирал, и это было очевидно. Он и сам чувствовал свою кончину, принимая ее стоически и смиренно.
Федор Достоевский. «Я должен сегодня умереть»
Проблемы с легкими начались у Достоевского еще со ссыльных времен и обострились на шестом десятке лет его жизни. Постоянный кашель вызывал приступы слабости, кружилась голова, темнело в глазах и писатель предпочитал проводить длительное время в постели, пока предательская немощь не отпустит его.
Но тщетно — кашель все чаще и чаще изводил писателя, а в последние три года участились и кровотечения. «У меня кровь из горла идёт; доктор говорит, что у меня где-то внутри жилка порвалась и из неё-то течёт кровь… уж две рюмки, говорят, вытекло», — рассказывал он метранпажу, пришедшему к нему домой переговорить о выпуске и верстке «Дневников писателя».
В ночь с 25 на 26 января 1881 года, работая в своем кабинете, Достоевский так сильно начал кашлять кровью, что потерял сознание. Вызвали доктора Фон-Бретцеля, который последние годы наблюдал писателя. Уже при нем пришедший в себя Достоевский вновь зашелся в сильном кашле. Пошла горлом кровь и он опять лишился чувств. Последующие два дня Федору Михайловичу становилось то лучше, то хуже. 26 января приступов не было, и Достоевский чувствовал себя сравнительно хорошо. Просил жену Анну Григорьевну прочесть принесенные из типографии корректуры и даже смеялся, проводя время за просмотром газет.
Но на следующий день все повторилось. Опять кашель и обильное кровотечение. Приглашенные доктора — профессора Кошлаков и Пфейфер —могли лишь облегчить боль умирающего, так как лечить туберкулез легких, да еще и развившуюся при нем эмфизему никто в то время не умел. И Достоевский прекрасно это знал, смирившись с тем, что жить ему осталось считанные часы. Его жена Анна Григорьевна потом вспоминала, что утром 28 января она проснулась оттого, что Федор Михайлович пристально смотрел на нее:
«— Знаешь, Аня, — сказал он полушепотом, — я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.
— Голубчик мой, зачем ты это думаешь? Ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идет, очевидно, образовалась «пробка», как говорил Кошлаков. Ради бога, не мучай себя сомнениями, ты будешь еще жить, уверяю тебя!
— Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!»
Смерть произошла тем же днем в восемь часов вечера. За это время Достоевский успел попрощаться с друзьями, детьми и родственниками, причаститься и исповедоваться. Умер он тихо — просто закрыл глаза и душа покинула его бренное тело.
Антон Чехов. «Давно я не пил шампанского»
Также спокойно, без сильных мучений умер и Антон Павлович Чехов на немецком курорте Баденвайлер, куда он приехал лечить туберкулез летом 1904 года.
Опять органы дыхания, опять чахотка — бич XIX века, унесший жизни многих людей. В случае с Чеховым болезнь он мог приобрести во время путешествия на Сахалин — постоянные дожди, промозглая сырость, вечно мокрая одежда, в которой приходилось преодолевать сотни километров на лошадях по полному бездорожью.
В четверг 1 июля 1904 года Чехов был весел и беспечен. Он даже начал придумывать рассказ о необычайно модном курорте, где много богачей вдруг внезапно остались без ужина, потому что повар ресторана сбежал в неизвестность. Жена писателя Ольга Леонардовна Книппер-Чехова от души смеялась над сюжетом. Ей и в голову не могло прийти, что через несколько часов она будет стоять перед остывающим телом супруга.
В первом часу ночи писатель проснулся от того, что стало трудно дышать. Он разбудил жену и первый раз за все время нахождения на курорте попросил ее вызвать врача. Пока того нашли, разбудили и сопроводили в дом, где остановились Чеховы, писателю стало еще хуже. Он слабел с каждой минутой, грудь его высоко вздымалась в попытке захватить как можно больше воздуха.
Прибывший доктор Шверер попытался нащупать пульс, но тот бился едва-едва.
— Смерть? — спросил Антон Павлович доктора по-немецки.
— О, нет, что вы! — горячо возразил ему тот, и распорядился срочно принести из ближайшей аптеки баллон кислорода.
— Не надо, — слабо улыбнулся Чехов и испарина выступила на его бледном лбу. — Пока несут кислород, я уже умру.
Пульс бился все слабее и слабее. Говорят, у медиков есть такая традиция — если смерть коллеги неминуема (а Чехов был доктором), то разрешить выпить ему бокал шампанского. По словам Ольги Леонардовны, Шверер так и поступил. Когда он подошел к постели писателя с наполненным бокалом, тот тихо прошептал жене:
— Я умираю.
Затем перевел взгляд на доктора и продублировал эти же слова по-немецки. При помощи врача Чехов приподнялся в постели, улыбнулся тихой мягкой улыбкой и сказав: «Давно я не пил шампанского…», медленно выпил всё до дна. Потом он спокойно лег на левый бок и закрыл глаза. Через полчаса писателя не стало.
Долгое время причина смерти Чехова не вызывала ни у кого сомнений. Однако в 2018 году свет увидело исследование британских ученых, которые изучили химический состав пятна крови на нательной рубашке писателя, бывшей на нем в момент смерти. Кроме протеинов, свидетельствовавших о наличии микробактерий туберкулеза, они обнаружили в пробах белковое вещество, которое способствует образованию тромба. Вполне возможно он привел к закупорке сосудов и кровоизлиянию в мозг, то есть к инсульту. Таким образом, считают биологи Куодрэмского института, хоть туберкулез и подорвал самым серьезным образом здоровье писателя, все же не мог быть причиной его скоропостижной смерти.
Лев Толстой. «Не надо морфину»
Зато в смерти столпа русской литературы Льва Николаевича Толстого сомнений ни у кого нет. Легкая простуда обернулась крупозным воспалением легких, от которого 82-летнего писателя не смогли спасти светила отечественной медицины, срочно прибывшие на доселе никому не известную станцию Астапово.
Именно на ней разыгрались последующие события, приведшие к смерти классика. Днем 31 октября 1910 года на перрон Астапово ступил Лев Толстой в сопровождении дочери Анны и врача Маковицкого. У писателя разыгралась простуда, которую он так некстати подхватил в Оптиной пустыни, куда отправился в путешествие из Ясной Поляны. Доктор попросил начальника станции выделить для писателя отдельную комнату, где можно было начать лечение. Первоначально графа Толстого уложили в дамском зале ожидания, но вскоре под многочисленными взглядами зевак перевели в дом начальника. В армяке, опираясь на узловатую палку с одной стороны и поддерживаемый доктором с другой, Лев Николаевич действительно выглядел прескверно и с трудом передвигался.
Астапово моментально наполнилось людьми. Примчались корреспонденты, готовые платить любые деньги за эксклюзив о здоровье графа Толстого. Приехали священники, в надежде первыми услышать, что безбожник Толстой покается. Из Оптиной пустыни даже прибыл игумен отец Варсонофий, чей скит Толстой так и не решился посетить.
Заказным экстренным поездом прибыла из Ясной Поляны семья писателя — Софья Андреевна с детьми. Прибывали и прибывали жандармы, которые опасались антиправительственных выступлений. Для них не существовало ничего важнее, чем выяснить обстоятельства случившегося. Начальнику станции устроили обстоятельный допрос — когда прибыл граф Толстой, кто его сопровождал и что было потом.
Ну и, конечно, доктора. Их было столь много, что для размещения врачей начальник станции Иван Озолин распорядился выделить на запасных путях целый вагон. Толстого пытаются лечить все известные светила медицины. Его состояние словно на качелях, то улучшается, то угрожающе замирает на отметке 39,8 ртутного градусника.
Врачи делают свое дело, а вся страна с напряжением ловит вести о состоянии писателя. В Туле Толстого хоронят чуть ли не каждые новые сутки. Новость немедленно подхватывают столичные газеты, а потом стыдливо дают опровержения. В Москве бюллетени о состоянии здоровья Льва Николаевича публикуют трижды в день, а в Киеве студенты высших учебных заведений не учатся — все с замиранием сердца ловят сообщения из Астапово.
А там дела с каждым днем обстоят все хуже и хуже. 4 ноября Толстой в сильнейшем жаре, он бредит и никого не узнает. 5 ноября температуру удается сбить до 37,1°. Появилась надежда на выздоровление: вечером граф съел немного солянки и выпил кофе с молоком.
Но 6 ноября опять температура и пульс под сто. Толстой в полузабытьи выныривает из липкого омута болезни и почти никого не узнает. «Истина… люблю много… все они…», — шепчет он в бреду. Врачи наконец-то разрешили допустить к нему Софью Андреевну, которая как приехала, была вынуждена проводить время в соседнем здании. Медики не хотели волновать писателя встречей с супругой. Но 6 ноября уже все равно — Толстой умирает, и это очевидно.
Говорят, его последними словами были: «Не надо морфину». В то время умирающим часто вводили морфий, чтобы облегчить страдание, а Толстой хотел уйти из жизни с ясным сознанием. Он и ушел в шесть часов утра 7 ноября 1910 года. Укол ему все-таки сделали…
«В невыразимой скорби благоговейно целую Вашу руку и ту священную землю, что приемлет прах погибшего», — написал в скорбной телеграмме вдове Толстого 40-летний, полный сил и здоровья Иван Бунин. Смерть «ювелира слова» и ярчайшего гения Серебряного века откроет третью часть мини-цикла «Как умирали русские писатели».