Глядя на немолодого уже Федора Дунаевского, в конце 1980-х с блеском исполнившего роль Ивана Мирошникова в фильме Карена Шахназарова «Курьер», а потом неожиданно исчезнувшего из поля зрения, начинаешь понимать справедливость двустрочия «Кто был никем, тот станет всем». Как говорится, «жизнь удалась». Роскошная квартира в самом центре Москвы, солидная иномарка, купленный явно не на распродаже костюм, дорогой парфюм…
Федор Дунаевский: Карьера Курьера
-Федор, ты — богатый человек?
-Не бедный, но больше богат душевной красотой. Хотя, все относительно. Относительно среднего россиянина — да, богатый, я могу позволить себе многое из того, что большинству не доступно. Но ведь есть и много людей, которые меня многократно богаче. Материально. Но все, что у меня есть, я заработал сам.
Интеллигент с окраины
-От родителей ничего не досталось?
-Нет. Родители у меня, хотя, нельзя сказать, что бедные, но и не очень богатые. Наша семья из «бывших» еще пошла. Прапрадед был архитектором, его в начале 1930-х расстреляли, как бывшего бундовца. Дед был историком, профессор, герой войны, инвалид, ветеран. Отец экологией сейчас занимался, человек в своей области известный. В узких кругах. Спасает природу. Вернее, то, что от нее осталось.
-А как же Максим Дунаевский? Он же, по слухам, приходится тебе троюродным дядей?
-Да что ты, ни Боже мой. Ни Максим Исаакович, ни Исаак Осипович никакого родственного отношения ко мне не имеют. Это я знаю точно, потому что мой отец весьма полно изучил историю нашей семьи и фамилии. У него даже есть такой реестр огромного количества живущих в Москве Дунаевских. Кто они, откуда приехали и так далее.
-Тебя не очень расстроит, если я скажу, что ты в кино не производил впечатления мальчика-интеллигента? Скорее уж такой выходец из рабочей семьи, парень с окраины.
-Так я и был парнем с окраины. Юго-Западная, куда дальше, там уже МКАД начинался. Насчет пролетарского вида, так это у меня такая была форма протеста. Я учился в очень хорошей школе. Тогда их было мало, но моя была хорошей. И я в нее ходил в ватнике, на спине которого краской было написано «дубленка». Это был такой протест юношеский. Как мне тогда казалось, да я и сейчас так думаю, против «лживости идеалов шестидесятников», моих родителей. Дети, они же всегда протестуют против родителей, а против кого еще они могут протестовать? Ну, против существующего строя.
-Но это было опасно.
-Опасно. Меня пару раз в милиции побили. Губную гармошку отняли. Я шел в метро и играл на гармошке, а оказывается, как раз очередной генсек умер. А я был не в курсе, я просто шел в метро, пустая станция, акустика хорошая, я шел и на гармошке играл. А они меня в охапку и в околоток. Мало того, что побили, так еще и гармошку отняли.
-Так и не отдали?
-Да я и не требовал. Они меня побили и отпустили, так что ж, я обратно к ним пойду?
Курьер-протестант
-А родители как относились к такому «протестантству»?
-Я не думаю, что они вообще к нему как-то относились. Ведь протест был еще против чего? У нас в школе, как и вообще в тогдашней московской среде, была такая смычка дипломатов и всякой социалистической партноменклатуры. Дети дипломатов и «интеллигенции вшивой». У нас дом был от МГУ. В школе это оборачивалось тем, что вот у кого-то ластик пахнет жвачкой, у кого-то есть Лелики-Болики, а у кого-то нет ничего. И протест был направлен, в частности, и на это.
Зато у нас в школе никогда не было национальных проблем. У нас в каждом классе национальностей было больше, чем учеников. Поэтому на вопрос нации было сразу забито, и он не имел никакого значения. Имело значение только то, что ты представляешь из себя как человек. На «Волге» у нас детей в школу не привозили. Кого привозили, у тех машина останавливалась далеко, за домами, а дальше ребенок шел сам, типа как все. Потому, что это было неудобно, стыдно. Могли и засмеять.
-Могли и побить.
-У нас – нет. Хотя нельзя сказать, что наш класс был таким уж прям супердружным. У нас весь класс был разбит на несколько компаний, и они не то, чтобы враждовали, но было четко понятно, что если ты в одну компанию входишь, то в другую уже никак не попадаешь. Когда передо мной стал выбор, к какой пристать, я решил не приставать ни к какой, а остаться таким «вольноопределяющимся». Это мне казалось тогда гораздо более выгодным. Можно было гораздо больше пользы для себя извлечь, пребывая «в стороне». Так я и по жизни остался, ничего не изменилось с пятого класса.
С «Курьером» по жизни
-Ну, да, если судить по «Курьеру»…
-Не надо судить по «Курьеру». С тем Иваном у меня почти ничего общего не было. Ну, возраст совпадал, ну, внешность со сценарной совпадала, ну, семейное положение, родители развелись к тому моменту. Но это же не так много. Нет, это был такой собирательный образ, который играть надо было четко по сценарию. Я все-таки пытался импровизировать. Иногда, с большим трудом мне удавалось убедить Шахназарова и Бородянского, оставить эти импровизации. Потому, что, на мой взгляд, текст там был не живой, а такой, уж слишком шаблонный, собирательный.
-Какие именно там фразы были четко твои?
-Много. Все самые смешные. Про папу, про духи… Когда люди смеются, я заметил, это все мои слова. Я вообще сам не люблю смотреть свои работы в кино. Меня это раздражает. Потому, что изменить уже ничего не могу, а отношусь я к своим продуктам довольно требовательно. У меня даже диска с «Курьером» нет.
Кадр из фильма «Курьер»
— Как ты вообще попал в кино?
-Честно говоря, я уже устал про это рассказывать. Кто ни приходит, все только о «Курьере» и спрашивают.
-И все-таки. Всем известно, что к Шахназарову тебя привела Настя Немоляева, с которой ты учился в одном классе…
-Да нет, что значит привела? Меня вообще нельзя было никуда привести. Просто она отдала фотографии нескольких наших ребят, в том числе и мою, в актерский отдел. Мне позвонили, позвали на пробы. Я пошел скорее из любопытства, все-таки — Мосфильм. У меня с ним были связаны определенные иллюзии, которые хотелось подтвердить или развеять. Нечто романтическое, из области «фабрики грез». Да и в школе я тогда уже не учился.
-Выгнали?
-Да, выгнали, хотя мне приятнее думать, что я сам ушел. Из девятого класса. Меня из всех школ выгоняли, кроме последней. Последняя моя школа была самая замечательная.
-А ты в нескольких учился?
-Ну да. В первой у меня были тяжелые отношения с одной учительницей, уж и не помню с какой. Там все время вызывали в школу родителей, им это надоело, и они перевели меня в школу в центре, в которой еще мама моя училась. Но это был центр, Парк Культуры, фабрика «Красная Роза», пролетариат. Дети рабочих. Как правило, мамы сильно пьют, папы нет ни у кого. Я был единственный человек в классе, у кого был папа. И меня начали бить.
-За что?
-За ни за что, за просто так. Новенький же, а новенького надо бить. И били несколько человек одновременно. Вчетвером метелили, не по-детски. А я не то, чтобы злопамятный, просто я злой, и у меня память хорошая. И я этих четверых мальчишек побил по очереди. Один из них попал в больницу с сотрясением мозга, другой — с переломом челюсти, а я попал в детскую комнату милиции и стал называться «малолетним преступником». В этой школе я проучился всего полгода. Потом вернулся обратно в свою, а туда уже не берут. Пришлось пойти в соседнюю. Там было похуже, но я там все равно отсиживал только первую половину дня, и бежал в свою старую. Там у нас были шахматы, математический кружок, театральная студия, изостудия, школьный кинотеатр и секции всякие, так что всю вторую половину дня я был там.
Я в ансамбле играл, в студию ходил, шахматами занимался, биатлоном. Меня даже от НВП освободили, потому что я за школу выступал на соревнованиях по стрельбе и по биатлону. Чемпионом школы был по стрельбе. По лыжам — на третьем месте. Ушел я из девятого класса. Мне тогда просто непонятно стало, зачем эта школа нужна вообще. Мне надо было работать, зарабатывать хоть какие-то деньги.
С другом на премьере
-Не хватало?
-Не хватало. Мать постоянно болела, отец жил отдельно и у него я денег не брал. Я работать еще в 14 лет начал. В детском саду дворником по чужой трудовой книжке на полторы ставки за 135 рублей в месяц. Это были большие деньги. А в девятом, когда ушел из школы, настала пора выбирать, куда идти дальше. В ПТУ — это для меня было уже слишком, и я подался в педучилище. Но там по коридорам толкались такие здоровенные страшные бабищи… Как у Лаэртского: «Здоровенные бабищи на траве в хоккей играют и визгливо матерятся, когда мажут по воротам». Они вокруг меня там попрыгали, ушлые такие, и я понял, что, наверное, мне не надо тут учиться. И пошел в медучилище учиться на фельдшера, а параллельно подрабатывал на «Скорой» фельдшером. Мне хотелось что-нибудь реально полезное делать.
-Получилось?
-Конечно. На Скорой польза была вполне конкретная. Там были вполне конкретные старушки, конкретные наркоманы, конкретные «висяки». Повесившиеся то есть. Висюльки, прыгуны, кадавары…
-Это кто?
-А это те, к кому уже не успели, к кому поздно приехали. Тогда время такое было, никто на «Скорой» работать не хотел. Аппаратуры никакой не было, медикаменты — самые примитивные, диагнозы ставили на слух, запах и на глаз, лечили в основном добрым словом, хотя ожидать высокого уровня психоанализа от не спавших по несколько суток фельдшеров и врачей вряд ли приходилось. И поэтому, приходить туда в бригаду было очень легко, а вот уходить — сложно. Потому, что всегда мысль пролетала: вот я сейчас не вышел на смену, и без меня там какая-нибудь бабка померла.
Я к Шахназарову пришел на кинопробы прямо с ночной смены, как был. В халате, застиранном от пятен всевозможных человеческих выделений.
-Тебя сразу утвердили?
-Нет. Там много споров было. Шахназаров и Бородянский хотели меня, но там еще был какой-то непонятный худсовет, и у них там были всякие сомнения, что нужно не меня, а другого кого-то. Но сроки поджимали, они настояли на своем, и меня взяли.
Роман с Немоляевой был только на экране. Фото: avatars.dzeninfra.ru
-Но с Настей у тебя роман, все так, был?
-Да не было никакого романа. Я с ней и в школе то редко встречался. Она то болела, то на съемки уезжала.
-И как тебе на Мосфильме понравилось?
-А на Мосфильме я стал чувствовать себя как дома. Лазил везде, все изучал. И изучил настолько, что мне даже доверяли водить по ней экскурсии. Томов Крузов там разных, Шварценеггеров всяких.
-Так ты со Шварцем на короткой ноге?
-Можно и так сказать. Я его после «Мосфильма» еще в Олимпийскую деревню возил, в кафе «Молоко». С ним было народу – огромное количество, охрана, официальные лица, Госкино. Да его тогда еще здесь мало кто знал. Том Круз приезжал, он тогда снялся в двух фильмах – в «Топ Гане» и в «Цвете денег». Мы с ним даже поругались немного, потому что он вел себя как такая суперзвезда, а его «Бегущего человека» посмотрело тогда всего 10 миллионов человек за год, а «Курьер» — 70 миллионов за месяц. И он считал, что артист, сыгравший главную роль в подобном фильме, не может ходить в рванинке. А я ходил в драных джинсах и в кедах. И не потому, что хипповал, а потому, что это были мои единственные кеды.
В конце 1980-х Арнольда в Москве никто не знал, и он вполне мог свободно ездить в метро. Фото: i-a.d-cd.net
-Это было сразу после «Курьера»?
-Нет, гораздо позже. Я тогда уже у Рязанова снимался.
-В «Дорогой Елене Сергеевне»?
-Нет, позже, в «Небесах обетованных».
-А там-то ты кого играл? Что-то не припомню.
-Это достаточно типичная с грустинкой история, но, к сожалению, бывают такие издержки в актерской профессии. Ты учишь текст, репетируешь, переживаешь, сопереживаешь, снимаешься, а потом или часть твоей работы, или вся она целиком попадает в корзину или под смыв. В «Курьер» не вошло несколько отснятых очень смачных сцен. Одна снималась в фойе МГУ. Это был сон Ивана. Такой счастливый сон, в котором Ивану вручали Нобелевскую премию. Там по сценарию у него вообще много снов было, то ему саванна глючилась, то еще что-то… В общем, пацанчику хорошо было бы голову перепрошить.
Ну, ладно. И вот один из этих глюков — он получает Нобелевскую премию. Он во фраке, триста человек массовки, мужики — во фраках, женщины — в вечерних туалетах, при брильянтах, везде щелкают вспышки, стрекочут киноаппараты. Такую дорогую сцену сейчас себе уже мало кто позволить сможет. Тогда это было еще можно. И там его, Ивана, журналисты спрашивают: «Иван, вы победили на конкурсе в Сан-Ремо, стали чемпионом мира по шахматам, а сейчас получаете Нобелевскую премию. Как Вам это удается?» И он так вальяжно, так довольно, так счастливо отвечает… Вполне реальный сон для чувака 17 лет. Но в фильм это не вошло.
Была еще шикарная сцена, когда мама, беспокоясь за Ивана, приглашает к нему экстрасенса. Его играл Щербаков, саксофонист из «Мы из джаза». Колоритный дядька, и хорошо мы эту сцену сыграли, но она тоже не вошла. А в «Небесах обетованных» у меня была целая роль, которая почти целиком исчезла. Осталось какое-то мычание. А была роль. Помните там свадьбу? Я — свидетель со стороны невесты. Но к выходу фильма на экраны я уже уехал на Запад, Эльдар Александрович, наверное, испугался, что это может сказаться на судьбе картины, и на монтаже ленту так порезал, что от моей роли почти ничего не осталось.
Кадр из фильма «Небеса обетованные» Фото: as.fishki.net
-Кто тебя учил актерскому мастерству?
-Да разве этому можно научить? Можно, конечно, научить тыкать рапиркой, или на лошадке скакать, но перевоплощаться или чувствовать роль… Этому можно научится, только глядя на других актеров и читая книги Михаила Чехова или Станиславского. Сценречью обязательно нужно заниматься. В «Курьере» мне Олег Валерианович Басилашвили очень помогал и Светлана Николаевна Крючкова.
-Инна Чурикова…
-Не, с ней тяжело было. С ней у нас отношения не сложились. А вот Роберт Редфорд меня к себе в киношколу приглашал учиться. Мы с ним на кинофестивале московском встретились, там «Курьеру» приз какой-то дали. Хотели и мне дать, за лучшую мужскую роль, вся буржуйская часть жюри за меня была, но наши в конце концов победили, и фильму просто дали спецприз какой-то. Вот тогда Редфорд меня и пригласил. Я сначала хотел к нему поехать, а потом передумал. Учиться, это хорошо, но ведь там еще на что-то жить надо было. А в Макдоналдсе я работать не хотел, хотя там это в порядке вещей. И я не поехал.
Главный противник Ивана по фильму, за кадром Олег Басилашвили был для Фёдора главным наставником. Фото: avatars.dzeninfra.ru
-Но медицинскую карьеру забросил?
-Не сразу. Съемки и учеба – это было параллельно. Кино не мешало, его летом снимали, у меня каникулы были. Снялся в кино и снова пошел учиться. «Курьера» очень быстро сняли, у меня там было 54 съемочных дня. Заработал я за него, по тем временам, довольно много. Больше, чем от работы санитаром. За кино я получал 140 рублей в месяц, а за больницу — 90.
-Немного, для кинозвезды…
-Это в начале немного, а потом «чес пошел». Так называемые «творческие встречи с создателями фильма». Мы по всему Союзу ездили. Правда, я ездил не с «Курьером», а с «Дорогой Еленой Сергеевной», а из «Курьера» у меня была нарезка, несколько кусков. И это были уже приличные деньги, но на них тогда уже ничего нельзя было купить. Это была просто куча мятых бумажек, трешек, рублей. С «Курьером» все создатели ездили по ранжиру: Карен Георгиевич ездил в далекое и глубоко чуждое зарубежье, Бородянский — в пограничное и развивающееся, Настя — во Вьетнам, а я — в Чешскую республику. Перед шахтерами там выступал. На фестивале в Карловых Варах мне даже вазу стеклянную дали, приз зрительских симпатий.
-Кто тебе давал эти пленки для «чеса»?
-Никто мне ничего не давал. Я был никому сто лет не нужен. Это подсуетились бонзы из отдела культуры райкома комсомола. Они меня взяли в оборот и начали возить. Платили сначала по 10 рублей за один выход на сцену. Потом стали платить по 15, потом — по 25. А потом я сел и прикинул — а зачем они мне вообще нужны? И стал сам колесить. Но их оставил, потому что они меня охраняли, они мне делали билеты, заказывали гостиницы, залы. Они четко знали всю систему. Потому, что в городе Актюбинске ты не сможешь жить в гостинице без охраны, если ты снялся в фильме «Курьер».
Настя Немоляева во время «чёса» по Вьетнаму
-Девочки в окно лезли?
-И девочки, и мальчики, и дяденьки, и тетеньки. Мы ездили с Наташей Щукиной, с которой я дружу до сих пор, с директором «Дорогой Елены Сергеевны» Леонидом Эмильевичем Верещагиным, и с Евгением Васильевичем Цимбалом, режиссером фильма.
-Так там же Рязанов был режиссер?
-Рязанов — режиссер-постановщик, а этот — просто режиссер, но тоже важный перец. И вот как-то мы вчетвером оказались в городе Новороссийске, где поселились в местной гостинице. А там параллельно с нашими выступлениями проходил слет воинов-афганцев, которые преисполнились желанием познакомиться и даже выпить с нами. И мы от них баррикадировались, маскировались, гримировались, уходили огородами.
У нас же это считается в порядке вещей подойти на улице, хлопнуть по плечу, типа: «Ну че, курьер, «Земля в иллюминаторе?» На западе этого не бывает. Я в Берлине сидел в кафе с Отто Зандером, а это там звезда номер один, и к нам никто не подошел. Никто в нашу сторону даже не смотрел. Хотя там все знают, кто такой Отто Зандер. Потому, что это там неприлично, это значит нарушить у человека внутренний комфорт. А у нас это нормально. И такое происходит каждый день.
-Надоедает?
-Нет, не надоедает. Бесит. Сейчас, к счастью, меньше стали приставать. Но все равно узнают.
Работал с керамикой – посуду мыл
-А тогда тебе это так надоело, что ты решил удрать на Запад?
-Да нет, конечно, не поэтому. Просто в Союзе тогда, в конце «перестройки»… как-то паршиво было. Как на помойке. Я не про дефицит говорю и не про очереди, а про то, как Сахарову на спину плевали депутаты, которых народ выбрал… Нет, тогда здесь было жить невозможно, надо было срочно отсюда валить, спасать себя. Если бы я не уехал, со мной бы точно что-нибудь здесь случилось. Базина помнишь? Друга моего по фильму, которому Иван пальто подарил? Его Вовка Смирнов играл с Мосфильмовской, мы с ним после фильма и в жизни дружили. Так вот, его в середине девяностых убили. Менты, по беспределу. Но и со мной могло бы случится что-то подобное.
По другим данным, сыгравший Базина Владимир Смирнов разбился в середине 1990-х на автомобиле. Фото: a.d-cd.netПо другим данным,
-Уехал Израиль, к сестре?
-Сначала в Германию, потом — в Израиль, к сестре.
-Неужели ты думал, что там не хватает русских актеров?
-А я и не думал, что буду там актером. В Германии занимался русскими самоварами, а по ночам играл на барабанах в ночном клубе, у меня же еще и музыкальное образование есть, труба и скрипка. Помнишь, я про детский садик рассказывал, где дворником работал? Мы там с ребятами в подвале часто репетировали. Частенько к нам туда на рок-н-рольный огонек воспитательницы спускались и иногда кого-нибудь из нас совращали. Нет, мы своей веселой рокабилой детям спать не мешали. Мешали мы только воспитательницам, потому что садик был для глухих детей, а воспиталки слышали все хорошо. Там такая комнатка была с маленькими детскими матрасиками, в ней половина нашего района девственности лишилась.
-Тяжело было родину покидать?
-Очень. Причем физически. Тогда всех нас, гадов, которые «предавали родину» и ехали в Израиль, лишали гражданства. Это был девяностый год, так что я уже много лет как «не наш». Я подал заявку на выезд на ПМЖ, заплатил в сберкассе 700 рублей пошлины, а потом полтора месяца стоял в очереди. Отмечался, на переклички ходил. И только через полтора месяца получил выездную визу.
В Шереметьево я должен был приехать на регистрацию за 12 часов до вылета. Летел через Венгрию, через Будапешт, в бесплатном самолете «сохнута». На пересылке нас в каком-то концлагере мариновали несколько дней. Одного моего друга, не буду называть имени, человека в летах, отца семейства, заставили раздеться догола и приседать, надеясь, что у него из за***цы выпадут скрученные в трубочку доллары, которых у него отродясь не было. Он вообще не знал, как они выглядят. Вот так красиво мы уезжали. И для меня не удивительно, что многие сейчас из Израиля, хотя там далеко не сахар, не то что долго возвращаться не хотели, но даже не хотели в гости в Россию приехать. Настолько им отбили охоту.
-Но ты же приехал.
-Я без комплексов. Пусть они меня боятся, а не я их.
-А в Израиле с чего жизнь начинал?
-А в Израиле, пока учил иврит, пришлось поработать на стройке, на два дня меня хватило, а потом переключился на ресторанный бизнес.
-Ты же говорил, что в Макдоналдсе не хотел работать?
-Так приперло. Мне там государство задолжало немножко денег, нечем было за квартиру платить. Израиль – страна не пафосная, но довольно светская. Когда меня там узнавали и спрашивали, чем я сейчас занимаюсь, я пафосно отвечал, что работаю с керамикой. И не врал, потому что работал тогда посудомоем. Так же в ресторане я два дня проработал официантом, позже был рабочим кухни, потом бригадиром рабочих этой самой кухни. Короче, сказочный взлет на этом поприще довел меня до сказочно-прибыльной роли бармена. А потом я на улице случайно встретил Михал Михалыча Казакова, и он пригласил меня в Тель-Авивский камерный театр.
-И с карьерой бармена пришлось завязать?
-Зачем? Если к тебе идут почти дармовые деньги плюс харчи? Я получал за ночь до 200 долларов чаевых, а смена у бармена короткая, часа 3-4. Я был барменом высокого класса. У меня была своя клиентура, я подъезжал к 11 вечера, готовил все, лайм резал тоненько, хайболы натирал, к двенадцати я готов. Народ подъезжает, ночная жизнь начинается. Клиенты, как правило, одинокие пожилые люди. Клуб закрытый, лица все одни и те же, пристрастия каждого я знаю.
Часам к четырем они уже все готовы, и я спокойно ухожу, оставляя за себя молодого арабченка. Нашего, израильского араба. По сути, я работал пять часов, с 11 до 4, а то и меньше. Был там сам-господин — моя стойка, публика моя, клиенты — мои. И все это было всего три дня в неделю — четверг, пятница и шабат, суббота. Но в субботу народу было мало, так что реально мои дни были четверг и пятница. Утром репетировал, днем – отдыхал, вечером – спектакль, а ночью работал в баре. Несколько месяцев за стойкой простоял.
Теперь у Фёдора дома в Москве своя стойка
-И никому там морду не набил?
-Набил, только не клиенту. Еще до того, как я попал в театр, одна из наших «бывших», официантка, состроила глаза «манагеру», он понял ее неправильно и ущипнул за задницу. А может быть правильно понял, но я посчитал необходимым вступиться за честь соотечественницы. Пришлось его немножко ударить, после чего его увезли в больницу, а меня в околоток. Даже хотели посадить в тюрьму. Я в полиции сказал, как в том анекдоте, что с удовольствием посижу в тюрьме, потому, что давно не ел, хочется где-то поспать, а за квартиру платить мне нечем. Они там подумали, подумали, и отпустили меня. А потом начались гастроли, работа на телевидении и из ресторана пришлось уйти. Два сезона я в театре отыграл, а потом расторг контракт.
-С руководством не сработался?
-С руководством, хотя с труппой очень даже сработался. Принято считать, что театральная среда – злостная и едкая. Но на мне это никак не отразилось. Я был самый молодой актер в труппе и меня все старались поддержать. Ну а потом пришел новый режиссер и мне назначили показ. У меня уже было столько ролей, и в театре, и в кино, и на телевидении, а его я совсем не знал. Это он должен был мне показываться, а не я ему. Я не стал продлевать контракт и ушел из театра. Ушел на радио, сериалы озвучивал, мы с Казаковым их штук тридцать озвучили.
-На иврите?
-Радио – конечно на иврите, а сериалы – по-русски. Тогда была такая система: российские телеканалы покупали сериалы у израильского посредника. Он покупал их у американцев, в Израиле делал озвучку и продавал в Россию уже готовый продукт. В одном большом молодежном сериале снялся у «Golan-Globus» (американский киноконцерн, закрылся в 1994 году, В.Ч.), в фильме по заказу BBC. А потом поехал в Москву в отпуск и случайно в доме кино встретил Сергея Александровича Соловьева. Он меня позвал к себе на курс во ВГИК. Сомневаться я не стал.
Челночный бег
-Как же ты без российского гражданства у него учился?
-Мне сам Соловьев и помог. Он взял меня за ручку, отвел к дядечке Медведеву, председателю Госкино, который и подписал бумагу о том, что обучение для меня будет оплачивать его контора. На самом деле, ВГИК – структурное подразделение Госкино, так что там просто переложили деньги из одного кармана в другой, и ничей бюджет не пострадал.
-Тебе нравится Соловьев?
-Мне его фильмы нравятся, его работа. И потом, если актерскому мастерству я не совсем понимал у кого можно учится, то режиссерскому – у Соловьева, это мне было ясно. Почти три года я у него отучился, даже деньги на курсовой фильм получил, но снимать его не стал.
-Почему?
-Не чувствовал в себе достаточно сил, жизненного опыта и знания реалий. Режиссер – это не актер. Актеру роль дали, он ее отбарабанил и все. А режиссер для того, чтобы встать за камеру, должен сказать людям что-то такое, чего они не знают. Он должен жизнь знать не однобоко, а у меня до того… Как-то уж слишком заданно все складывалось. Да и не было у нас тогда нормального кино. Снималось 4-5 однообразных помоечных фильмов в год. На киностудии Мосфильм — коммерческие склады. Туда заезжают фуры, там идет разгрузка товара. Это все мне тема понятная и даже теперь близкая, но к искусству не имеющая никакого отношения.
А у меня уже семья была, дочь Александра родилась, у жены – сын от первого брака, и всех надо было кормить, поить, одевать, обувать… Да и старики к тому моменту все как-то подсдулись. Я имею в виду родителей, бабушек, дедушек. В кино тогда платили совсем маленькие деньги, выжить на них было невозможно. Мой друг тогда слетал с челноками в Таиланд, и ему понравилось. И он мне предложил слетать с группой забесплатно. Там у них заболел кто-то. Я пришел на фирму, договориться про этот Таиланд, но там меня перехватили прямо в коридоре, притащили в другой отдел и уже на следующий день я вышел на работу.
-Слава курьерская помогла?
-Совершенно нет. Я для той фирмы был весьма выгодным приобретением, поскольку имел израильское гражданство, знал несколько языков и имел хороший опыт жизни за границей. Это был 1994-й год, тогда не было людей с таким опытом. Плюс организаторские способности, опыт работы в кино, в качестве административной единицы, не как артист, который всегда в буфете. Зарплата там была огромная. И я стал запускать чартеры.
Я запустил израильский чартер, он у меня не полетел, запустил итальянский чартер, он полетел, и запускал потом греческий, он тоже полетел. Потом я и сам стал летать, в Грецию, в Италию. Израильский паспорт мне многое давал. У меня проблемы с бортом в Греции — я сел на любой самолет и прилетел туда. А русскому человеку две недели надо визу ждать, чтобы в Грецию попасть. По крайней мере, тогда так было.
-Челноки – народ специфический. Сложно с ними.
-Это у меня был первый опыт, когда я попал в реальную жизнь. Потому, что весь мой израильский или немецкий опыт был несколько оранжерейным. Там просто так складывались обстоятельства, такое было течение. В Москве, живя на Юго-западе, я вообще редко ездил дальше, чем метро Университет. На Мосфильме работала достаточно приличная публика. Она, конечно, была сволочная, но гораздо менее сволочная, чем публика в аэропорту. Там люди, занимающиеся грузоперевозками куда более стервозные, и отношение там гораздо хуже.
А жизнь моя, к тому моменту, была достаточно шоколадной. Даже, что касается моего израильского опыта жизни, я не считаю, что это такой прям стресс, что вот я, такой великий артист, и вот я туда приезжаю, а меня там посуду мыть заставляют. Я умел ее мыть, мне это нравилось, я это делал для своего удовольствия, потому что мне было лениво дома сидеть одному, мне было скучно. А тут с кем-то пообщаешься, пожрешь нахаляву, да еще тебе и денег дадут. Поэтому, мне было интересно заняться челночными рейсами. Это же колоссальный материал для книг, кино и пр.
-Познал жизнь?
-Еще как… Столько понасмотрелся… У нас же грузовым перевозкам нигде не учили, сами все познавали. На своей шкуре, а также на шкуре компании, на которую работали. Вылетели мы, например, как-то из Москвы в Стамбул. Вдруг в небе выясняется, что летим мы в Питер. Оказывается, экипаж договорился забрать там группу мурманских «братков», посланных в Турцию для закупки большой партии кожаной униформы. Чтобы вся мурманская «братва» в одной одежке ходила. Сели, сначала заходят десять человек, лысых и в трениках. Заносят несколько ящиков водки. Каждому, кто на борту, по бутылке, за неудобства. Потом входят пять относительно нормально одетых и очень колоритных мужчин, за которыми, собственно, и садились. И все, дальше полетели. Кстати, тогда все нормально прошло, челноки притихли и даже самолет не раскачивали.
-Не что делали?
-Ну, это традиция такая, старая, еще турецкая. Челноки, они ведь как одна большая семья. Летят 150 человек, сотня женщин и полсотни мужчин, и все всех знают. К середине полета напиваются, становятся по центру и начинают вместе бегать, влево – вправо, самолет раскачивать. И орут хором: «Рас-ка-ча-ли са-мо-лет!». Пьяный челнок это такая сила, с которой спорить бесполезно.
-И ты один на один с этой пьяной толпой.
-Не один. Мы летали парами, я занимался, в основном, грузами, а напарник — людьми. В мои обязанности входило обслуживание борта. Подготовка к вылету, заправка, прохождение таможни и так далее. Потом я из той фирмы ушел, в ней стало уже как-то тускло. Как раз у меня родилась дочка, и мне нечего было есть, не чем было ее кормить, а жена говорила, давай, иди, доставай деньги. Пришлось поработать в аэропорту. Бегать по летному полю, тоже заниматься заправкой, разгрузкой.
Нет, я, конечно, не грузил, грузили грузчики. Работал сутки через двое. Потом с семьей уехали в Италию, но жене там не понравилось, ей не хотелось ни итальянский учить, ни вообще как-то устраиваться, и она уехала обратно, в Россию. А я остался там. Но один пробыл недолго, у меня появилась подруга Инесса, белоруска по происхождению, работавшая в аэропорту Римини. Мы не только жили вместе, но и работали, создали свою фирму.
-А потом появилась третья. Ира, Ирочка.
-Тоже в Италии познакомились?
-Нет, уже в Москве. Когда я полностью завязал с «преступным» «челночным» прошлым и вернулся в Москву.
В Италии
-На родину?
-Моя родина осталась только в старых фильмах, и не все эти фильмы – советские. Некоторые из них – итальянские, некоторые – израильские. Для меня родина – это то место, где я нахожусь сейчас. Просто здесь мне сейчас удобнее.
-То есть ты — космополит?
-На других известных мне языках – согласен быть космополитам, поскольку там этот термин не носит негативного оттенка. У нас его дедушка Сталин подпортил.
-А какие еще языки тебе известны? В Израиле – там понятно. Театр, радио, там везде иврит. В Италии, наверное, выучил итальянский…
-И после хорошей московской спецшколы довольно неплохо знал английский. Но, к сожалению, сейчас весь этот «багаж знаний» валяется за ненадобностью где-то на балконе.
-Не жалко багажа?
-Понадобится – вытащу.
С песней – по жёнам
Настоящий мачо
— Ты, говорят, трижды женат. Когда успел?
— Долго ли умеючи, и вообще не три раза, а четыре. В жизни всегда есть место подвигу, и я не собираюсь останавливаться на достигнутом. В планах догнать и перегнать американскую девушку Элизабет Тайлор.
— Чем тебя первая жена зацепила и почему ты с ней расстался?
— Честно скажу, я ее слабо помню.
— Вторая жена была лучше первой?
— Да, каждая следующая всегда чем-то круче предыдущей.
— Наконец, третья, почти легендарная. Как тебе удалось откопать в Италии белорусcку? Как ты с ней познакомился, как сделал предложение?
— На самом деле она – четвертая. Насчет откопать – нужно знать места, где они водятся и как их готовить. Вообще-то, мы работали в одном аэропорту.
— Какие у вас сейчас отношения?
— Со всеми – прекрасные, включая их бывших и последующих мужей и детей. Вживаюсь в светлый образ Луиса Альберто (для молодых: герой страшно популярного в России 1990-х бразильского сериала «Богатые тоже плачут», В.Ч.).
С дочкой
-Кто из старых друзей с тобой остался?
-Да, практически, никого. Кого-то убили, кто-то спился-с курился, с кем-то после попыток совместной деятельности пришлось расстаться.
-Почему?
-Кто-то предал, кто-то подставил… Вот такой жизненный опыт получился.
-Теперь на фильм хватит?
-Хватит, даже не на один. Уже готов сценарий сиквела «Курьера», рабочее название — «RITORNELLO. Курьер возвращается…». Там про будущее Ивана рассказывается, как он занялся бизнесом, как потерял друзей, как любил… Этот фильм я готов снимать.
Получается, что материала больше, чем на один фильм. То есть, из одного «RITORNELLO. Курьер возвращается…» получаются два сценария. Но тот, который «Курьер-2» нужно еще дописывать. Очень трудно в изменившемся времени и пространстве находить параллели с иллюзорным прошлым. Для исполнителей монороли всегда существует опасность того, что тот образ, который они создали будет давить на них.
-А они на образ?
-А то, что они давят на созданный образ – это естественно. Если это происходит, только тогда роль получается.
-Как с деньгами на кино?
-Сейчас не середина девяностых, когда работа режиссера и продюсера на 80 % состояла из поисков денег. Сейчас с развитием кинопроката найти деньги на кино стало не так сложно. А в случае, если ты, в натуре, велик, их и вообще искать не нужно, они сами тебя найдут. Есть госбюджет, есть прокатчики, есть ТВ. Я достаточно долго занимался некоторой продюсерской деятельностью, мы с компаньонами при международной брендинговой компании BBI создали продюсерский центр BBI и центр культурных инициатив «Калитка». Я там был креативный директор и муз продюсер.
-Кого раскручивал?
-Несколько молодых и неизвестных музыкальных коллективов. А из известных — это группа «Пижоны».
-Это бывший «Мистер-Твистер»?
-Это то, что от них осталось после распада. Несколько телевизионных проектов готовили: две передачи, больших, два сериала. Один из них – про моих любимых челноков.
-Тяжело без старых друзей?
-Нет. Тут все дело в возрасте и в занятости. У меня сейчас просто нет времени на дружбу. И мне не нравятся все вот эти обязательные элементы, вроде встреч, пикников, бань, совместных посиделок на днях рождения. Мне это обязательное общение – в тягость. Я и сам никого с днем рождения не поздравляю, и не жду, чтобы меня поздравили. И дело не в том, что я какой-то невоспитанный, просто мне непонятно назначение этих ставших ненужными атрибутов.
-На улице тебя узнают?
-Узнают, но реже, чем десять лет назад. Странно было бы, если бы я сейчас выглядел как в восемнадцать. Я же не поп-дива.
-А девочки не клеятся?
-Да, клеятся, причем не на машину, квартиру и деньги, а на то, что я просто классный пацан.
-А отказы были?
-Всяко бывает, но после «Зурбагана» в караоке устоять им бывает трудно. Правда я уже ушел из большого спортивного секса.
-На тренерскую работу?
-Я – инвалид семейной жизни, а желающих оплачивать мою инвалидность пока не находится. С другой стороны, как-то странно все время получается, что все дураки, а я – Д`Артаньян. Может быть и во мне что-то не так.
-Они всегда оказывались стервами, а ты – жертвой?
-Невинной, заметь, жертвой, невинной.
-Двор, семья и школа виноваты?
-Доктор Фройд и подворотня.
-Еще раз жениться не собираешься?
-Нет, пока хватит. Вообще, по-моему, семья, в традиционном смысле слова свое отжила. Семью, как ячейку общества колбасит, потому что общество колбасит. Но жизнь продолжается. И когда весь этот раcколбас закончится и станет понятно, где Крым, а где – дача, то можно будет еще неоднократно плодануться. Я легко найду для этого время и место.
— Имея за плечами такой солидный семейный опыт можешь сказать, чего тебе сейчас не хватает для того, чтобы создать крепкую «ячейку общества»?
— Денег, времени и желания.
— С детьми ты сейчас общаешься? Как они живут, чем занимаются?
— Конечно, куда же их теперь денешь. Растут, учатся, требуют внимания и корма.
— Пока, как ты сказал, у нас «расколбас», на Запад опять уйти не собираешься?
-Или на восток. Да нет, пока мне здесь нормально. Так что России еще придется потерпеть мое присутствие.
Валерий ЧУМАКОВ
Фото: из архива Фёдора ДУНАЕВСКОГО
© «Огонёк», 2011