20 мая – день памяти Олега Янковского. Из его последнего интервью «Театралу» (2007):
– В начале 90-х новых фильмов с вашим участием практически не было.
– Наверное, в начале 90-х был момент, когда совсем все было плохо в кино, несмотря на то, что картин снималось огромное количество – более четырехсот в год! Но они были ужасающего качества, и, безусловно, нельзя было соглашаться. Тем не менее я попал в несколько картин, не буду называть их, за которые мне неловко.
В 1991 году сыграл в фильме «Цареубийца» Карена Шахназарова — первом российском фильме о расстреле семьи бывшего российского императора Николая II. В том же году актёр был удостоен национальной премии «Ника» за лучшие мужские роли в «Цареубийце» и «Паспорте».
– Не было у вас тогда страха, что забудут? Или когда известность такая, как у вас, о страхе быть забытым вообще нельзя говорить?
– Нет, этот страх всегда остается. Такая профессия, в которой все время надо что-то новое в топку бросать. Если останавливаешься – смерть, конец. Для любого актера. Тем более для актера в возрасте, когда понимаешь, что времени осталось все меньше, а возрастных ролей совсем мало, и у нас, к сожалению, редко пишут роли «на актеров»… Так что упаси Бог успокоиться.
– А что такое конец для актера? В чем это выражается? Почему вчера еще интересно было смотреть на актера, а сегодня – уже нет?
– Ну, это загадка, в которой мы с вами не разберемся. Это тайна профессии, когда вчера был интересен, и вдруг как будто что-то перегорает. Никто не знает, почему это происходит и когда. Это может в 40 лет случиться, а бывает, божий огонь в тебе горит и горит. И Евгений Павлович Леонов в день своей смерти собирался играть «Поминальную молитву» и до последней минуты был интересен, загадочен. Есть много других примеров, таких же. Так что не могу я ответить на ваш вопрос, не знаю я этой разгадки. И, честно говоря, не хотелось бы, чтобы я когда-нибудь ее узнал.
– Много говорят, что профессия актера катастрофически зависима, однако часто на это списывают много собственных несовершенств. А когда всматриваешься более пристально, понятно, что и в актерстве, как и везде, много зависит от самого человека, от того, в какой форме, грубо говоря, он себя держит. Или не держит. И насколько он занимается своим духовным, что ли, ростом. Это так или я ошибаюсь?
– Нет, не ошибаетесь. Но есть какой-то момент, который можно проглядеть, к большому сожалению, упустить самого себя. В этой профессии какую-то возможность тебе судьба дает почти всегда. А вот воспользоваться ею и тем более задержаться там, куда забрался, – вот это сложно. И это от актера зависит, от того, как себя содержишь. Потому что, например, в отношениях наших со зрителем тайна должна быть. Когда рассекречиваешь себя совершенно, совсем грустно становится, и не хочется идти за таким актером, партнером. Это ведь тоже политика актера, его образ, помимо дарования, которое дает Бог, и мастерства.
В остальном, конечно, это зависимая профессия – от режиссуры, от литературного материала. Я вот смотрю на сегодняшний поток молодых – среди них есть очень талантливые люди. Но их и осуждать нельзя, что они лишь бы как, абы чего, только бы засветиться, а уж в каком материале снимаются – только руками развести. И жалко их, а с другой стороны, понимаешь, что куда им идти? Не так много хорошей режиссуры, не так много хорошего материала… И иногда смотришь на талантливого человека на экране и понимаешь, что все, на этом уровне он и останется.
В начале 1990-х по приглашению режиссёра Клода Режи он на полгода уехал во Францию, где участвовал в международном театральном проекте. Он вспоминал, как Марк Захаров пришёл к нему в гримёрку, сел и грустно спросил его: «Олег, ты что, насовсем, да?»
Работая во Франции, узнал, что стал народным артистом СССР. Его фамилия стояла предпоследней в последнем списке, последней стала Алла Пугачева. У него это вызвало иронию. Он шутил, что после введения этого звания в Советском Союзе первым его получил К. С. Станиславский: «с кого начали и кем закончили». Весной 1992 года он вернулся в страну и не узнал её:
«Я ехал по центру родного города и испытывал чувство, будто попал на чужую планету. Больше всего поразили барахолки у Большого театра и «Детского мира». Примерно в то же время в Москве открыли гостиницу «Савой», и бьющая в глаза роскошь на фоне костров на улице, людей, с рук торгующих шмотками, казалась жуткой нелепицей, сюрреализмом. За производство фильмов брались все, кто хотел. Поскольку думали не о творчестве, а об отмывании денег, то очень скоро количество выпускаемых картин выросло до четырёхсот в год — в начале 90-х в России клепали фильмов больше, чем в Индии».
В 90-е много снимался, но некоторые картины с его участием так и не были завершены. Сергей Соловьёв не смог доснять фильм «Иван Тургенев. Метафизика любви», где он играл Ивана Тургенева, а Татьяна Друбич — Полину Виардо Режиссёр Семён Аранович умер, так и не завершив свой фильм «Агнец божий», где актёр сыграл полковника НКВД. Съёмки запущенного в производство в 1993 году многосерийного фильма Сергея Соловьёва «Анна Каренина» из-за финансовых проблем затянулись на 16 лет.
– То есть получается, что вы, ваше поколение – счастливчики, которым, несмотря на все цензурные запреты и советские козни, повезло в искусстве?
– Конечно. Тогда, в 60-е, в 70-е, даже еще в 80-е, был литературный бум, а ведь именно литература определяет и уровень режиссуры, и какие-то идеи, ну, и нашу актерскую игру. Хотя мы в этой цепочке значимостей третичны: сначала литература, потом режиссура, и потом только актеры.
– Все-таки сначала литература, а не режиссура?
– Конечно. Гамлета делать или Сидорова-Петрова? А вот потом уже очень много зависит от артиста. Задерживается, запоминается тот актер, кто может какие-то открытия делать, – вместе с режиссером. Даже при том, что кино очень использует, эксплуатирует индивидуальность, но и в этих рамках можно что-то новое открывать, привнести то, что и режиссер не подскажет.
– А откуда это брать? Эту способность к открытиям?
– У каждого по-своему. Интуиция, талант, не знаю, что еще, все вместе.
– Вы как-то сказали года три-четыре назад, что российский кинематограф находится на пятом-шестом месяце беременности и вот-вот разродится. Вы угадали тогда. Сейчас наше кино находится на большой подъеме, на взлете… Что тогда сработало – опыт, интуиция?
– Может быть, до идеального момента в кино еще далеко, но тем не менее да, некий подъем есть. Может быть, тогда просто обстоятельства так сложились в моей жизни, что я с Марком Рудинштейном стоял у истоков «Кинотавра», мы руководили этим фестивалем, и была возможность смотреть, что происходит.
Были совсем печальные периоды в киноиндустрии, но мы успокаивали себя тем, что не может такая великая страна, как Россия, с такой историей кино (теперь-то мы понимаем, что у нас были действительно замечательные картины – и актеры, и литературный материал), так вот мы понимали, что это не может уйти в никуда, что должен быть какой-то взрыв.
Вот эти наблюдения дали основания предполагать, что какой-то взрыв будет. До взрыва сейчас, конечно, еще далеко. Сегодня все-таки еще не хватает литературного материала. Вот появятся хорошие сценарии, тогда что-то произойдет. Это и театра касается современного. Пока все тормозит отсутствие литературы.
– Вы как-то очень смешно рассказали, как шли на «Кинотавре» с вашим внуком за кулисами и поздоровались с Певцовым, а внук зашелся от восторга, что вы знаете самого Певцова. Вам от этого как стало – смешно, обидно?
– Ну, нет, не обидно. Я же понимаю, что для моего внука Дима Певцов – звезда, герой его любимого сериала, а я – дед, который всегда рядом. Так что это было достаточно естественно с его стороны – именно так отреагировать.
– Уже давно, но особенно с 90-х, принято ругать публику, упадок вкусов и так далее. Вы же работаете в «Ленкоме», который ни на один день не переставал быть тем, что называется «модным». У вас какое отношение к публике?
– Конечно, хорошая публика, она осталась. Другое дело, что тем людям, которые 30 лет назад к нам приходили, сегодня не на что пойти в театр, и зал заполняет другой зритель. Был тяжелый период в 90-е, когда произошел слом, появилось большое количество разных развлечений, казино, шоу-бизнес и прочее, и тогда люди, которые правдами и неправдами стали зарабатывать, к нам в театр пришли.
– Вы про себя думаете: «Я – достояние театра»?
– Ну, нет!.. Хотя цену я себе знаю. Но это необходимое условие для того, чтобы хорошо, честно работать в профессии. Как и самоуважение. И какое-то тщеславие. И самоанализ. С одной стороны, чтобы не участвовать абы в чем, с другой – чтобы совсем уж не заносило.
– А вас когда-нибудь заносило?
– Знаете, у меня поступательно так все шло. То ли воспитание, то ли еще что-то сработало, но я на многое не рассчитывал.
– Правда?
– Да. Ну, смотрите. Родился в Джезказгане в Казахстане. Учился в Саратове. В Минске в театре работал… А молодому артисту из провинции вырваться в ведущие актеры кино и одного из лучших московских театров – об этом же и мечтать невозможно! Так что знание, что мне очень повезло и что очень возможен, реален был совсем другой вариант моей судьбы, оно спасает. И охраняет. И дает понимание, что ты ответствен за то, что дает судьба.
И что надо каждый день благодарить за это. Вставать с благодарностью и ложиться с благодарностью. А как иначе?