Прошлогодняя экранизация мистического и культового булгаковского романа всколыхнула старые споры и о самом романе, и о том, как вообще его можно перенести на экран, и о том, каким должен быть фильм (или сериал), снятый по любимой многими книге.
Зрители разделились во мнениях (кстати, прошу проголосовать в опросе на эту тему), и для меня лично стало открытием, что есть немало сторонников предыдущей экранизации «МиМ» – сериала Владимира Бортко. Если о новом фильме Михаила Локшина можно спорить, то уж сериал Бортко мне всегда казался очевидно неудачным, просто какой-то постраничной иллюстрацией к книге, причём без всякого волшебства, без всякой фантасмагории, без передачи того, с какими чувствами, в каких обстоятельствах писался роман, совершенно мертворождённым фильмом.
Цель этого поста, однако, не в том, чтобы разругать сериал или кого-то в чём-то, упаси бог, переубедить, а в том, чтобы сформулировать прежде всего для себя некоторые вещи. Ведь вообще вопросы «почему это плохо» и «почему это хорошо», может быть, одни из самых важных в искусстве и точно одни из самых трудных.
Подстрочник, творческий вечер, аудиокнига
Подробное, буквальное следование сериала роману – это, конечно, первое, что бросается в глаза. И это то, что вполне может привлечь читателя, ожидающего увидеть постановку, точно соответствующую тексту. Но что же он получает на самом деле? И чего не получает?
Он действительно слышит знакомый и любимый текст с минимальными искажениями и купюрами, который к тому же произносят известные актёры. Однако, может быть, главная трудность работы с этим текстом в том и состоит, что он слишком известен, любим и затёрт, слишком разошёлся на цитаты. Как ему вернуть первозданную свежесть, обаятельность и естественность? Когда слушаешь, как произносят его в сериале – с «выражением», нарочитой многозначительностью и торжественностью, – невольно задумываешься не над разыгрывающейся историей, а над тем. как всё же пиетет режиссёра перед величием этого текста передался актёрам и придавил их и весь сериал, в конечном счёте.
Не получается увидеть персонажей с их собственной речью. Пилат в сцене допроса Иешуа говорит примерно с теми же интонациями, как до него говорил Воланд на скамейке. Как будто это не Пилат и Воланд, а один и тот же маститый народный артист, читающий отрывки из «МиМ» на творческом вечере. И то, что мастер, которого играет Галибин, говорит голосом Безрукова, только подкрепляет это ощущение. Какая разница, в сущности, кто из этих известных артистов будет начитывать книгу. Возникает стойкое чувство тяжести, неповоротливости, так не соответствующее лёгкому, ловкому, ироничному булгаковскому языку.
Невесёлые картинки
Тяжесть придаёт фильму и медленное, «сериальное» повествование, крупные планы, статичные мизансцены, нарочитая тревожная музыка в соответствующих местах. И символическим воплощением этой грузной тревожной многозначительности всего сериала смотрится разбитый слугой Пилата кувшин с вином, вынесенный во вступительную заставку.
Похоже, что задача найти адекватный перевод фантасмагорического, зыбкого, неуловимого и очень литературного мира романа Булгакова на язык кино в принципе не ставилась. Только ли скудный бюджет сериала тому виной, сложно судить. В целом он снят в такой же манере, как и большинство других отечественных сериалов начала 2000-х. Вероятно, режиссёром использовался опыт предыдущих его сериалов – «Бандитский Петербург» и «Идиот». И вот этот формат малобюджетного жанрового сериала уже и для пересказа Достоевского плохо подходил. А ведь в романе Булгакова ещё сложнее преломляется бытовая, повседневная реальность.
К тому же пространство романа неоднородно, оно существует в нескольких плоскостях: в одной действует Воланд и москвичи, в другой – Мастер и Маргарита, в третьей – Иешуа и Пилат. А у Бортко все эти слои одинаково материальны, одинаково зримы и предметны, одинаково земны и «бытовы», если угодно. В сериале задано некое условное их разграничение: большая часть московского действия окрашена в монохромную сепию (так было снято «Собачье сердце»), и цвет прорывается в моменты вторжения колдовства нечистой силы; больничные сцены разговора мастера с Бездомным – чёрно-белые; сцены с мастером и Маргаритой и «ершалаимские» – цветные. Но кроме этого поверхностного различия других практически нет.
Вместо перевода мы имеем дело с иллюстрацией, но и как иллюстрация она остаётся внешней и посторонней тексту, не дополняет мир романа и не создаёт какой-то свой, не вовлекает «внутрь».
Ритмически здесь тоже что-то не то. «МиМ» Булгакова читается запоем, текст летит и подгоняет сам себя («За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»). «МиМ» Бортко размеренно переваливается из серии в серию. Страшные сцены не пугают, а смешные не смешат. На всём лежит какой-то налёт усталости и дряхлости. Как тут не отметить обилие немолодых актёров. Такое ощущение, что Бортко собрал всех народных и заслуженных, кого только мог (благо небольших ролей в «московской» части романа предостаточно), но этим их и подставил.
Интерпретация (и её отсутствие)
Мне нравится сказанная кем-то фраза, что «любая иллюстрация является интерпретацией». Даже просто выбирая эпизоды из романа, диалоги героев, авторский текст, – всё что войдёт в сценарий, авторы фильма уже отделяют значимое для их замысла от несущественного, уже так или иначе вносят свой взгляд и своё прочтение. В этом смысле сериал Бортко интересен как пример очень старательного избегания интерпретации. Здесь нет популярной трактовки «МиМ» как романа для Сталина (хотя его портреты и развешаны повсюду), нет «евангелия от Воланда», нет никакого другого своего «взгляда» или «истолкования» книги.
Режиссёр, кажется, стремится максимально самоустраниться, как бы передав слово Булгакову и просто его проиллюстрировав. Вот как существуют, скажем, аудиокниги, и цель их исключительно в удовлетворении потребности «потребителя», в том, чтобы сообщить ему напечатанный текст более удобным способом, без претензии на какое-либо самостоятельное значение как произведения искусства. И можно было бы считать сериал Бортко такой аудиовидеокнигой, но мы видим, что даже это оказывается невозможным.
В одной из важных сцен, в сцене первой встречи мастера и Маргариты, можно заметить существенное отклонение от текста. У Булгакова они встретились глазами на Тверской среди толпы, и только затем он свернул за ней («повинуясь этому жёлтому знаку») в безлюдный переулок «и пошёл по её следам». У Бортко встреча сразу начинается в переулке, где никого нет, и мастер идёт не за Маргаритой, а навстречу ей. В результате эта судьбоносная встреча получается донельзя искусственной и «постановочной». Разумеется, снята она в том же нарочитом, приподнятом, многозначительном тоне, который сопровождает всю линию двух влюблённых. (Кстати, фильм Локшина, куда более вольно обращающийся с романом, в этом моменте оказывается ближе к нему).
Из другой значимой сцены – разгрома квартиры Латунского – Бортко исключает эпизод, в котором Маргарита успокаивает испуганного мальчика. А ведь он здесь играет важную роль: именно здесь «дикий разгром прекратился» и мстительная, разрушительная ярость Маргариты уступила место сочувствию. (У Локшина с этой сцены начинается фильм, и мальчик на месте).
Таких примеров в сериале можно найти немало, на самом деле. Вот мастер, возвращаясь после длительного отсутствия (ареста? это слово в романе, в отличие от сериала, даже не звучит) к своему дому, видит через окно, что там уже обосновался Могарыч, слушающий патефон. У Булгакова он ничего не видит, только свет из-за штор, и слышит музыку. И вот так в романе многое тоньше, на недоговорённостях.
Приём, использованный Бортко для проведения параллелей между «московской» и «ершалаимской» историями, тоже кажется грубым и неточным. В сериале мастер говорит голосом Иешуа, Афраний (начальник тайной стражи Пилата) – голосом Воланда, Нагиев играет и Иуду, и барона Майгеля, Гафт – Каифу и человека во френче (похожего на Берию). У Булгакова переклички если есть, то, конечно, не так схематичны. Выстраивание таких демонстративных соответствий мало что даёт для понимания романа, да и внутри самого сериала не выглядит последовательным: если Мастер – Иешуа, то почему Иуда – Майгель, а не Могарыч? Почему нет других пар, Левий Матвей – Иван Бездомный, например? Не мелковата ли для Воланда параллель с Афранием? И т. д.
Получается своеобразная недо-интерпретация. Слишком велик трепет перед каноном, но и невозможно же совсем заглушить творческие порывы.
Человек во френче и детективно-политическая линия
Главным проявлением «самоуправства» Бортко с текстом Булгакова становится линия расследования правоохранительными органами тёмных и загадочных происшествий, вызванных появлением Воланда и его свиты. В романе следствие предельно обезличено, в сериале оно получает лицо уже упомянутого человека во френче (так он назван в титрах) и подчинённого ему следователя.
Авторский текст Булгакова, в котором мельком и с большой иронией сообщается о ходе расследования, переложен в допросы свидетелей, доклады следователя и приказы человека во френче. От иронии не остаётся и следа. Следователь вежлив и подтянут, сцены допроса под тревожную музыку напоминают милицейские сериалы. С утратой иронии пропадает и вообще какое-либо внятное отношение к этой линии. Чекисты изображены, скажем так, нейтрально. Даже в сцене обыска у мастера (отсутствующей в романе) нет ощущения какого-то ужасного насилия, – ну, делают своё дело, перетряхивают книги. Их действия с гражданами корректны, хотя, как мы понимаем, бессмысленны. Однако и эта бессмысленность, эта упорная рационализация любых необъяснимых, потусторонних, волшебных явлений, венцом которой выступает заключительный доклад «Берии» в планетарии, переделанном из церкви, – эта тема не становится чем-то значимым, определяющим для сериала в целом.
С этой речью человека во френче смонтирована хроника – советские граждане слушают радиоприёмники, но смысл всего эпизода (а с ним и целой сюжетной линии, выделенной в сериале) остаётся туманным. Ни Бог, ни дьявол не в силах изменить этих людей и эту страну, пробудить в них хоть какое-то подобие мысли, совести и духа, – наверное, это могло бы быть интересной мыслью, но такой смелости, конечно, от сериала ждать не приходится. Наоборот, всё собой перекрывает фигура преобразившегося к финалу Бездомного, но ведь штука в том, что новому Бездомному (вот где наконец сказался его псевдоним) теперь нестерпимо мучительно жить в этой Москве и с этими людьми, он не политинформацию по радио слушает, а грезит о казни одного бродячего философа и о судьбе пятого прокуратура Иудеи. На эту тему сериал, впрочем, тоже не рефлексирует.
Достаточно сравнить такую боязливую оптику с убийственной сатирой, которой наполнен фильм «Собачье сердце» того же Бортко по тому же Булгакову, чтобы увидеть принципиальное различие в подходах к экранизации и, увы, траекторию творческого пути режиссёра.
«Рукописи не горят» (даже в огне неудачных экранизаций)
Не будем уже оттаптываться на несчастном коте, собранном из подручных материалов (между прочим, кот в фильме Локшина тоже не идеален, на мой вкус, но там свите Воланда в целом уделено меньше внимания, так что он не очень влияет на общее впечатление), или на приторно-дурновкусном изображении Иешуа (который, конечно, не Христос, но в исполнении Сергея Безрукова, может, будет и посвятее Христа)…
Кстати, эта его аккуратная красивая капелька крови на губе (которую мы видим и на лице мастера в сцене обыска – нам не дают забыть об их духовном родстве) наводит внезапно на мысли не о страстях Христовых, а… о чём-то вампирском 🙂 Вообще это какой-то удивительно «вампирский» сериал в том смысле, что он умудрился выпить всё живое из «Мастера и Маргариты» Булгакова. Зато даже после беглого просмотра появляется непреодолимое желание перечитать роман, чтобы воскресить его снова.
