Его запомнили по ролям предателей, резких мужчин, людей с двойным дном. А ведь таким он был и в жизни — не потому, что играл себя, а потому что умел жить без прикрас. Слишком честно, слишком сложно, слишком больно. Грешил, любил, уходил. Терял, винил себя, начинал заново. И каждый раз — будто последний.
Вячеслав Анатольевич Шалевич — московский мальчишка с интеллигентной кожей, актёр с глазами загнанного волка. В советском кино он выглядел как инородное тело — слишком породистый, слишком нервный, слишком живой. Но женщины сходили с ума, а режиссёры видели в нём драму без слов. Что ни кадр — драма. Что ни сцена — жизнь на изломе. Вот только в собственной жизни этот артист проиграл куда больше ролей, чем на экране. Особенно — в роли отца.
Первую жену он выбрал глупо — из вежливости к прошлому. Елену Каневскую он знал ещё со школьной скамьи, когда мальчики и девочки учились по разным коридорам, а свидания были редкостью, как импортные духи. Они гуляли по Арбату, держась за руки, мечтали о будущем и не замечали, как влюблённость испаряется. Но привычка оказалась сильнее чувств. Родители торопили, общество осуждало свободу. Свадьбу сыграли — и в тот же день, кажется, оба пожалели. Через две недели Вячеслав вернул жену родителям. Это был самый короткий его брак — и самый бессмысленный.
Следующий союз оказался диаметрально противоположным: буря страстей, зависти, скандалов и разбитых надежд. Наталья Упеник была его однокурсницей. Красивая, яркая, талантливая. Он влюбился в неё, как мальчишка. Она ответила — и закрутилась взрослая сказка, в которой принц по вечерам возвращался не к золушке, а к женщине, что с каждым днём становилась его обвинителем.
Наталья родила ему сына — Володю. А потом начала требовать. Больше внимания, меньше гастролей, меньше фанаток, меньше успеха. Она ревновала не только к другим женщинам — она ревновала к его театру, к экрану, к овациям. А он просто хотел играть. Несколько лет он терпел, потом — изменил. На гастролях встретил актрису Валентину Титову. Началось всё с поезда до Ленинграда — а закончилось на съёмках у Басова, где Титова неожиданно вышла замуж… но не за Шалевича. Он проиграл даже здесь.
С Натальей развёлся тяжело. Она воевала — через партийные комитеты, письма, жалобы. Он — сдавал. Оставил ей квартиру, оставил сына. Потом жалел. Очень жалел. Потому что Володя без отца пошёл по тёмной дорожке: наркотики, алкоголь, сломанная жизнь. В тридцать один год его не стало. Сердце не выдержало. Шалевич тогда сказал: «Я сам виноват». И с тех пор, кажется, каждый вечер пил чай с этим чувством.
Свою третью жену он встретил случайно — в обычном кафе, где пахло борщом и уставшими женщинами. Её звали Галина, и она не имела к искусству никакого отношения. Ни сцены, ни кастингов, ни фантомных обид — только живые глаза и детская улыбка, которую трудно забыть. Вячеславу тогда казалось, что он наконец нашёл тихую гавань. Влюбился с облегчением. Затащил в своё окружение, устроил на работу — Галина из цветочного магазина переквалифицировалась в учителя рисования. Он был счастлив — или хотел быть.
Но алкоголь всё испортил. В прямом смысле. Галина пила. Сперва «по праздникам», потом «от усталости», потом — просто потому, что не могла остановиться. Он долго не верил, даже когда прятал бутылки из шкафа. Потом — пытался лечить. Повёз по клиникам, таскал к экстрасенсам, упрашивал, умолял. Всё бесполезно. Единственное, чего он добился — сын, Иван, родился на этом фоне, и с детства привык к материнскому отстранению.
Когда Галину не стало — цирроз, смерть, больница, пустота — Ване было около 16. Мальчик сорвался. Отец потерял мать, сын — опору, которую и так с трудом можно было назвать крепкой. Иван ушёл в дурные компании, в наркотики, в агрессию. И вновь Шалевич винил себя. Только теперь он уже не верил в клиники — ни наркологические, ни психологические. Он вообще почти ни во что не верил. До одного дня.
В театральном буфете он встретил Татьяну. Не актрису. Не студентку. А врача — гинеколога, умную женщину с двумя детьми и спокойным голосом. Она была младше его на 35 лет. Но это не имело значения. Именно Татьяна вытащила Ивана из болота. Устроила лечение, настояла, поддерживала. А потом — предложила родить. Шалевичу было 67. Но он не испугался.
Так на свет появилась Анна. Его маленькая победа над собственной усталостью. Его последняя надежда.
С появлением Анны он изменился. Перестал гнаться за театральной славой, не страдал по ускользающим ролям. Все его амбиции — в неё. Всё, что не получилось с Володей и Иваном, он хотел успеть с Аней. Возил в парк, кормил кашей, учил читать, рассказывал про Станиславского, про роли, про веру в текст. «Ты у меня будешь счастливой», — говорил ей. «Ты у меня — последняя».
Он не дожил до её совершеннолетия. Когда Вячеслава Шалевича не стало, Анне было пятнадцать. И больно даже не это. Больно то, как быстро вокруг неё начали гаснуть огни: шум затих, поддержка рассосалась, друзья семьи пропали. Остались только мама и Иван. Тот самый сын, который когда-то ненавидел мачеху за вмешательство в свою жизнь, теперь оказался её единственным союзником.
С Ивана вообще вышел человек. Простой, без блеска. Он стал работать звукорежиссёром. Не тянул одеяло на себя, не раздавал интервью, не рвался в память отца. Тихо зарабатывал, жил. Держался в стороне от конфликтов, даже когда в его жизни появился человек, который называл себя «сыном Шалевича».
Дмитрий Федотов — тот самый внебрачный. Много лет назад Вячеслав действительно помогал его матери. Но был ли он его отцом — вопрос. После смерти артиста разгорелся скандал: Татьяна Виноградова провела ДНК-тест, результаты которого якобы подтвердили — Иван и Дмитрий не родственники. Казалось бы, точка. Но Федотов не исчез. Наоборот — стал всё чаще попадать в заголовки.
То он рассказывал, как его «вытолкнули» из семьи. То — жаловался, что его лишили наследства. А в какой-то момент — оказался в психиатрической больнице после угроз самоубийства. Полиция, скорая, пресса. Шум, которого Шалевич при жизни терпеть не мог.
Аня смотрела на всё это со стороны. Маленькая актриса, учившаяся в мастерских и вечерами смотревшая старые фильмы с отцом. Она мечтала стать режиссёром. Даже училась. Даже сняла что-то на студенческом. Но дальше — тишина. Её имя нигде не звучит громко. Её лица нет на афишах. Лишь тень — фамилия отца, груз, который трудно нести.
И всё же она не сдалась. Где-то играет. Где-то пробует. Где-то надеется. Потому что иначе — зачем тогда всё это было?
Иногда я думаю: а знал ли сам Шалевич, сколько боли оставляет после себя? Или просто не успел всё доделать?
Женщины любили его, а умирали в одиночестве. Сыновья — терялись, спивались, исчезали. Один — в гробу. Второй — на грани. Третий — в медицинской карте, где написано «психическое расстройство». Лишь одна дочь — его последняя попытка — осталась стоять.
Она жива. И этого, может быть, достаточно.