3 октября народному артисту СССР Армену Джигарханяну (1935-2020) могло бы исполниться 89 лет
Армен Джигарханян. Фото из открытых источников
С Арменом Борисовичем у меня было несколько встреч-интервью в период с 2006 по 2010 год. Тогда это был уже обильно убеленный сединой худрук театра своего имени, но по-прежнему крепкий, умный, по-восточному мудрый и хитрый артист-мэтр, артист-философ. И ничего не предвещало, что всего через несколько лет вся страна с недоумением будет наблюдать сначала за его романом с юной пианисткой, а затем за судами с ней же.
Это будет уже не тот Джигарханян, которого мы полюбили за его великие роли. Но главное, что эти великие роли были.
А. Джигарханян. Фото из открытых источников
В день памяти Армена Джигарханяна предлагаю самые яркие фрагменты наших с ним интервью разных лет.
«ХОЧУ ВЫЯСНИТЬ – ЧТО ТАМ ЗАВТРА»
— Армен Борисович, недавно вы объявили, что больше не будете играть в театре и сниматься в кино, объяснив это тем, что все уже сыграли. Это так?
— Нет. Я это мог сказать применительно к роли, когда спрашивают: какую роль хотите сыграть? Я говорю, что я все роли сыграл. Роль – это что такое? Это проблема, это моя боль. Дело же не в названии, не в имени персонажа. Король Лир потерял дочь, и я в жизни потерял дочь. Вот у нас и сомкнулись боли… Именно это я имел в виду, когда говорил, что все сыграно. Но играть я все равно хочу. Хочу! Как только перестану хотеть, это конец…
А решение не выходить на сцену я принял, потому что мне стало физически тяжело. А брак давать не хочу. Будем до конца откровенными, есть понятие – импотенция. Тоже самое — здесь. Поэтому я в театре не играю. С 1 января 2004 года…
— А предложения от кинорежиссеров рассматриваете?
— Рассматриваю. Но тоже, чтобы не было связано с кровохарканьем. Уж не говорю о том, чтобы «прыгать с поезда»… Мне недавно одну роль предложили, и меня там все устраивало, но нужно было лететь за тридевять земель, потом еще 120 километров ехать… Думаю: нет.
У меня был друг, очень большой ученый, врач, он подарил мне замечательную мысль: «Лечение не должно быть мучительнее болезни». Так и здесь. Если мое занятие творчеством будет мучительнее жизни, лучше не надо. Иначе тогда… такие нехорошие газы пойдут. Спрашивай!
А. Джигарханян в молодости. Фото из открытых источников
— Как вы пережили прошлый год – год сплошных ваших юбилеев?
— Каких, например?
— Ваше семидесятилетие, 50 лет работы в театре, 45 лет — в кино, 40 лет в браке с Татьяной Власовой…
— Уже ошибка! Не готов к разговору… (Смеется.) 50 лет в кино! Летом 1955 года я начал сниматься… Я могу перебить вас? Только не сердитесь… Я не люблю любые юбилеи. Не понимаю смысла: что мы делаем? Подводим итоги? Прощаемся? Я живой человек и – клянусь – не кокетничаю, но мой юбилей мне не интересен. Вот, скажем, в этом году будет 10 лет нашему театру. Вот это для меня дата – надо что-нибудь придумать, порадоваться, сделать праздник.
Хотя, говорю вам как на духу, это тоже не повод для подведения итогов. Вот если бы мы 10 лет поработали, и закрылись, расстались… А пока мы живы, двигаемся, пока мы еще хотим, — чему мы будем подводить итог? Я, например, боюсь заглядывать назад, мне это не надо. Другое дело «завтра» — во всяком случае, я хочу выяснить — что там. Вчера предложили (я к слову это говорю) сняться завтра в рекламном ролике. Я подумал: а вдруг там кто-то будет, я с кем-то познакомлюсь, мы пойдем чай попьем и потом… Завтра – это надежда. Надежда… Константиновна. (Смеется.)
— С ней интереснее?
— Как нам с вами сказал наш друг Гете, «нас обогащает желание, а не обладание». Желание! «Вчера» – это уже «обладание». А надежда, иллюзия нас греет. «А вдруг?!»
В фильме «Двенадцать спутников», 1961 год
«Перед восходом солнца», 1961 год
«Здравствуй, это я!», 1965 год
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?
— Вы родились в один день с Сергеем Есениным, по гороскопу Весы. Считается, что это – знак сентиментальных, подверженных ностальгии, очень нежных, ранимых. Еще и знак самоубийц… Что из этого перечня про вас?
— Ностальгии у меня не бывает абсолютно. Ностальгия у меня ассоциируется с чем-то слезным, с соплями. Более того (я скажу, вы потом вычеркните!), я не очень понимаю, что такое Родина. Правда, а что такое Родина? Вот я — армянин, живу в России, русский актер – я думаю про себя так. Родина для меня — это что? Не знаю, честно. Не возникает слезного ощущения ночью, такого, чтобы я по-армянски начал разговаривать во сне. И я думаю, что все не так упрощенно, как мы считаем.
Приведу интересный пример. У моей многолетней приятельницы, хорошей болгарской поэтессы (она армянка по национальности, но родилась в Болгарии) были серьезные проблемы с сердцем. Ей сделали операцию во Франции, наутро к ней подходит врач, который ее лечил, и начинает с ней разговаривать по-английски. Она отвечает: «Я не знаю английского языка». Оказывается, вчера во время операции, она под наркозом вдруг начала говорить по-английски. Вот это мы с вами называем генетический код — это доказанная наукой вещь. Может быть, это Родина? А вот то, что я пью армянскую воду, и начинаю плакать, думаю, это – ерунда. Или у меня обычно спрашивают: «Вы армянский коньяк любите?» Я отвечаю: «Не люблю». Вообще коньяк не люблю. Мой любимый алкогольный напиток – виски. Великий напиток!
— Говорят, врачи вам запрещают пить виски…
— Нет. Во-первых, я очень скромно пью – если сто граммов выпиваю, значит, уже пьяный… (Смеется.)
— Итак, ностальгия отпадает, а остальное?
— Я очень сентиментальный. Очень! Это было всегда, а сейчас особенно. А вот склонности к суициду у меня нет, я – человек действия, я очень верю в отвлекающую терапию. Если мне тяжело, я (смотрит на огромную висящую в кабинете фотографию любимого кота Фила) вот с мальчиком своим разговариваю. И сразу мне становится легче.
«Двадцать лет спустя», 1971 год
«За час до рассвета», 1973 год
«Здравствуйте, я ваша тетя!»,1975 год
«Собака на сене», 1978 год
ШЕКСПИР И РУССКИЙ ТЕАТР
— Армен Борисович, вы как-то признались в своих комплексах: не умеете плавать, играть на музыкальных инструментах и не способны к иностранным языкам. Как же вы месяцами живете в Америке, где преподает ваша жена?
— Знаю пять слов всего! И то в «супермаркете» – «хау мач» спрашиваю… Я имел дело с одним большим человеком (фамилию не буду называть, она очень известная) – о нем говорили, что он идеально, лучше всех в мире знает английский, особенно «американский». Однажды он сказал мне фразу, которую тогда я не понял, но сейчас она меня потрясла. Он сказал: «Человек, у которого родной язык русский, никогда не будет знать идеально английский!»
— Объяснил, почему?
— Наверное, очень элементарная причина. Психофизика другая… Я озвучивал вьетнамские фильмы – их невозможно озвучивать. Тоже другая психофизика. Я поначалу не отнесся к этой фразе серьезно, а потом понял, что даже в этом кроется секрет, что, скажем, русский театр не может играть Шекспира.
— Но он играет!
— Плохо играет. По-моему, за всю историю не было ни одного хорошего спектакля. Я говорю не о переложении Шекспира, а о Шекспире… Один хороший западный дирижер, с которым я был знаком, дирижировал нашим оркестром, играли Брамса. Я спросил его: «Хороший оркестр?» «Очень хороший». «Брамса играет хорошо?» Он говорит: «Они Брамса играют, как Римского-Корсакова!»
— По-вашему, выходит, русский театр не может играть англоязычных авторов?
— Не делайте из меня «дела». Я же говорю: мы Брамса не можем играть как Брамса, мы можем играть некое изложение. Мы можем на Северном полюсе вырастить бананы, но они не будут бананами, а лишь их модификацией.
Так и с Шекспиром. Играют! Но Шекспир – не русский театр. Я сам Шекспиром «пользовался», пробовал. Более того, сейчас хочу, чтобы наш театр играл его. И каждый раз ломаю голову, потому что есть вещи… Например. В шекспировских персонажах нет комплекса неполноценности, а в русском характере самый сильный комплекс – неполноценности, уничижения. Посмотрите на нашу церковь. Мы же все здесь. И за этим идет все остальное… Мы с вами не в равной ситуации, потому что я рассуждаю, как профессиональный актер, который уже пробовал это, а вы рассуждаете, не сомневаюсь, что со знанием дела, но теоретически. А разговор идет о театре.
В спектакле «Театр времен Нерона и Сенеки», 1985 год
В фильме Юрия Кары «Гамлет. XXI век», 2010 год
— Но мы же смотрим спектакль и верим режиссеру, актерам и тому, что написано в программке: «автор, действующие лица»…
— Смотреть при половом акте, это не значит заниматься половым актом. У армян есть хорошая пословица: «Если бы можно было смотреть и научиться, собака мясника давно была бы мясником». «Мы приходим, смотрим…» Что вы смотрите? Вы смотрите некое изложение. А если вы еще и автора не знаете, то удивляетесь, что, оказывается, Ромео и Джульетта умирают…
— «Это играть не может». Спрашивается, чем же тогда велик «великий русский театр?
— Велик, потому что это театр великого народа.
— На Западе наш театр понимают?
— А вам нужно, чтобы они понимали? Нет, и не надо. Так же как и мы не понимаем их. И не надо. Одно из моих сильных потрясений было, когда я, еще будучи молодым, увидел в Ереване бирманский театр. Бирманский!
Я вам скажу еще «страшнее» вещь: я был в Японии, в театре Кабуки. Натуральный театр Кабуки, не выездной, с подушками, говорили, чтобы попасть туда, нужно 7-8 месяцев ждать билетов. Да, минут пять было интересно. Но я не знаю, про что это. Правда, я не знаю.
«Место встречи изменить нельзя», 1979 год
«Сказки старого волшебника», 1984 год
В трагикомедии Г. Данелия «Паспорт», 1990 год
«ПЛОХИЕ АРТИСТЫ – ХОРОШИЕ ТАМАДА»
— Известно, что мир театра и кино – это нешуточная борьба за роли, изощренные интриги. Вам пришлось пройти через это?
— Никогда к этому не имел отношения. В этом плане я счастливый человек. Либо я хотел «эту роль» и получал, либо не хотел. Почему я говорю, что не люблю пробы. Не потому что боюсь, а потому что я должен знать, что роль действительно моя, тогда я буду участвовать. А когда говорят: «Завтра позвоним, скажем, ваша она или нет», мне не нравится.
— По мнению многих ваших коллег, вы можете сыграть решительно все…
— Я бы сказал так: могу сыграть все, но не для всех, а только для тех, кто со мной «одной группы крови», кого я возбуждаю или волную.
— Актер должен возбуждать зрителя?
— Смотря что вы называете «возбуждать». Если говорить об отношениях актеров и зрителей, то, я думаю, мы должны друг друга беспокоить. Беспокоить! Потому что — и я часто об этом говорю — наша проблема в том, что у нас проблема. У вас проблема и у меня проблема. Потом мы в зрительном зале встречаемся, и эти проблемы, не контролируемые нами, сталкиваются. Я играю роль, и вы начинаете плакать, даже если пришли повеселиться. Все искусство держится на этом. Но ЭТО происходит не всегда. Как один мой друг очень хорошо говорил: «Не всякий половой акт ведет к зачатию».
Конечно, какую-то часть зрителей я не беспокою. Помню, после фильма «Ольга Сергеевна» я получил письмо от разгневанной телезрительницы: «С вашей ли фигурой играть героя-любовника?» Замечательная реакция! Или. В «Последней ленте Крэппа» Сэмюэла Беккета я играю Крэппа — полтора часа на сцене в полном одиночестве, только с магнитофоном. Жалею даже, что нет возможности, чтобы у Крэппа вдруг нос, как у сифилитика, отпал — до такой степени «гниет и разлагается» этот человек… И вот на одном спектакле женщина в зале встала и громко сказала: «Позор артисту, позор театру — какой-то маразм!» И ушла. Клянусь вам, я подумал: «Как здорово, какая замечательная живая реакция…» А ведь от подобного отзыва может и кондратий хватить…
— В жизни вам приходилось играть на публику?
— Что вы называете публикой?
— В быту. Например, чтобы понравиться женщине…
— Вы обо мне плохо думаете. Я произвожу впечатление пижона? Одна из главных забот в актерском деле – не нарушить «закон сохранения энергии». Актер, который за столом энергичный, нравится окружающим, ему не хватит энергии на театр, на спектакль. Там требуется максимальная, невероятная энергия! Это плохие артисты – хорошие тамада. В моем представлении.
«Две стрелы. Детектив каменного века», 1989 год
«Пистолет с глушителем», 1993 год
«Ширли-мырли», 1995 год
«СВОЕМУ КОТУ ОБЯЗАН ЖИЗНЬЮ»
— Вы один из немногих оставшихся народных артистов СССР. Как вы относитесь к званиям, наградам за творческие достижения?
— Я очень самодостаточный, меня звания никогда не интересовали, клянусь вам! Они плохо действуют на меня. Я начинаю раздуваться.
— То есть?
— То есть я начинаю становиться не нормальным артистом, а народным. Этакий народный артистище СССР. Если такое произойдет, то лучше уже не идти на сцену. Поверьте, я не кокетничаю. Конечно, это приятная вещь — я не такой идиот, чтобы говорить: не давайте мне ордена. Я должен быть любимым за то, что я есть, а не за то, что я народный-шмародный.
Одна очень хорошая женщина мне сказала: «Вы такое животное, такое натуральное животное!» Она имела в виду, наверное, мое естественное пребывание, и лучшей характеристики мне не надо. Значит, я не играю комплексы человеческие, а возбуждаюсь от запаха — как мой кот возбуждается от запаха рыбы. В моем доме нельзя произносить слово «рыба».
— Это правда, что фотографию своего кота Философа вы носите в бумажнике?
— Конечно. (Показывает.) О! Мое золото! Мое счастье!
— А вы — философ?
— Я? Нет… Это он — причем, самый великий! Он — природа! И живет по самым великим и мудрым законам природы. К тому же я ему жизнью обязан. Знаешь эту историю?
— ?!
— Однажды после тяжелой съемки я на полном ходу заснул за рулем. И меня Фил «разбудил». Мне приснилось, что дверь открылась, и он на меня прыгнул. Я мгновенно проснулся: вижу – лечу по Калининскому проспекту по встречной полосе. Хорошо, час ночи – машин не было… Так что он меня спас.
Со своим котом Филом. Фото из открытых источников
«НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ»
— Вы работали в замечательных актерских ансамблях – что ни фильм, — галерея. Почему актеры практически не общаются друг с другом вне съемок, я уж не говорю о дружбе?
— Если мы с вами займемся этой неблагодарной проблемой, мы, во-первых, должны будем все кишки вытащить и кого-то обязательно обидеть… А во-вторых… Это очень страшный вопрос. Я сейчас буду рассказывать, но все это будет ерунда, копейки, а там глубже остаются айсберги…
Знаете, актерское дело связано с иллюзией, и эту иллюзию нельзя продолжить, иначе все испортишь, это будет уже не иллюзия. Да, с Чурсиной в фильме «Журавушка» мы играли любовь. Да, мы были чуть-чуть влюблены. И я, например, думал: а надо дальше? И пришел к выводу, что… нет.
— Почему нет?
— Потому что это такое… не сказка, это такое, во что мы с вами должны поверить на слово. Однажды, как раз только вышла эта картина, и так она была популярна… А мы в этот момент с женой отдыхали в санатории. И какая-то девушка подлетает к ней: «Ой! Вы – Чурсина?» Хотя моя жена совсем не похожа на Чурсину… Понимаете, это такая вещь оч-чень хрупкая. Вот почему был создан Голливуд, как «общество закрытого типа», почему церковь до сих пор остается тайной за семью печатями? Поэтому нельзя спрашивать: «А вы правда спали вместе?»
— А в актерской дружбе как это сказывается? Скажем, стоило Высоцкому умереть, как у него оказался миллион «ближайших» друзей…
— Вы же сами отвечаете на этот вопрос. Что за дружба, кто дружбу придумал? «Дружба» — это кто такой? Есть интерес, есть еще более важные вещи. Когда мы гуляем («гуляем» — смешно для меня звучит!), я, поднимая тосты, говорю: «Я хочу в тебе нуждаться, и я хочу, чтобы ты во мне нуждался!» Вот это я понимаю, а «дружба» я не знаю что такое.
— А любовь – знаете что такое?
— Любовь? Совсем не знаю что такое. То есть знаю, но для меня любовь это понятие чисто физиологическое. Я не имею в виду половой акт, нет. Вот я люблю его (показывает на фотографию Фила) запах. Я не знаю – это любовь? Я в нем нуждаюсь. Я могу других котов кормить и никогда их не ударю, но своего кота я никогда не предам.
Поэтому я говорю, что любовь понятие физиологическое – это очень хитро придумано природой. Вот моя жена Таня. Я чувствую за нее колоссальную ответственность. Я знаю это и знаю, что никогда ее не брошу. Вот ответственность — да, понимаю, а любовь — нет.
С женой Татьяной Власовой. Фото из открытых источников
С женой Татьяной Власовой. Фото из открытых источников
— Почему у многих талантливых артистов такие трагические судьбы? Пускаются во все тяжкие, спиваются, уходят молодыми…
— Не знаю. Боюсь, как бы сейчас с вами, не дай бог, не вывели какую-то трагическую формулу. Лично я не вижу в этом никакой закономерности. Меня другое ранит: как некрасиво стареют наши артисты, особенно артистки. Однажды я ехал с покойной Аллой Ларионовой в поезде, и она рассказывала о своих концертах — какая унизительная вещь. Она была вынуждена этим заниматься, потому что жить не на что было: она двадцать с лишним лет не снималась.
Вот что страшновато! Сколько дискомфорта, испытаний, унижений терпят наши артисты! На могиле Рудольфа Валентино десятки красавиц кончили жизнь самоубийством. А если кумиры под забором, извините за выражение, в собственной блевотине — мы имеем много поломанных иллюзий.
— У вас самого когда-нибудь были проблемы с алкоголем?
— Никогда. Один раз — мне было лет двенадцать — кто-то меня напоил портвейном и я отравился. Могу выпить рюмку-другую своего любимого виски, чтобы снять усталость, но больше предпочитаю трезвость.
— А какие у вас отношения с поклонницами?
— Я нормально отношусь к поклонницам и поклонникам — это очень приличные люди. И такого, чтобы я от них убегал, милицию вызывал, — никогда не было. Есть женщины, которые много лет мне пишут. Причем пишут без обратного адреса, то есть, не рассчитывая на ответ. Это очень мне дорого.
«Безумие: вызов и борьба», 2005 год
«О, счастливчик», 2009 год
«Я НЕ БОЮСЬ СМЕРТИ»
— Говорят, каждый возраст хорош по-своему. Ваш возраст чем хорош?
— (Пауза.) Очень важно… природа или Бог (я не знаю, как это называется) нам дает знаки. И если мы прислушаемся, мы будем хороши в любом возрасте. Например, вот это не ешь – у тебя изжога будет. Или аллергия на антибиотики – значит, нельзя их колоть. И так далее во всем остальном. Вот, если мы это поймем, значит, мы будем адекватны нашему возрасту. И не будем прыгать как горная козочка…
Это довольно трудная вещь, потому что мы с вами знаем, что случилось с Фаустом по этому поводу. И эта опасность ждет нас всех, особенно в том возрасте, в каком я. Потому что возникает страх: что-то я упустил, что-то я не доел, не допил. Понимаете?
— Вы заговорили о Фаусте. На его месте, как бы вы поступили?
— Если честно, думал на эту тему, но, пока вы меня на его место не поставите, я не знаю ответа, а теоретизировать не берусь. Я вам скажу, например, такую вещь. Я… я так думаю… (Длинная пауза.) что я не боюсь смерти. Это не грустный разговор – к этому мы должны быть готовы. И с той же уверенностью думаю, что могу ошибиться. Потому что не был на этой крайней черте.
Помню, однажды меня спросили: «Вы хотели бы прожить 200 лет?» Не помню, что я тогда ответил, но сейчас я бы сказал: «Да, но при условии, что я напишу список, кто обязательно должен быть еще». Если моего кота Фила не будет, моей жены не будет, зачем мне столько жить? И так у меня мало осталось друзей – умирают – остались один, два, три. А если их тоже не будет, что я здесь один буду делать? Других я уже не найду… Получается, опять же вернемся к Фаусту, мне ни к чему бессмертие.
— Что ваша интуиция подсказывает: ТАМ что-нибудь есть?
— Я должен честно сказать: думаю, что нет. Хотя мне выгодно, чтобы там БЫЛО. Нет, «выгодно» — плохое слово… мне необходимо, что они ТАМ. Моя мама там, моя дочь там, и я к ним пойду… Есть вопросы, на которые мы никогда не ответим. И может, и не надо…
Фото из открытых источников
А. Джигарханян и его роли